Это само по себе стало несчастьем, но впереди ждали бедствия еще большие. Я давно уже замечала, что гость, приходя к нам, как обычно, по вечерам, норовит затеять со мной долгие беседы и, даже обращаясь к моему мужу, не сводит с меня своего жуткого взгляда, пристального, как у дикого зверя. Однажды секрет вышел наружу. Горджано, оказывается, воспылал ко мне «любовью» – обозначая этим словом дикарскую, звериную страсть. В тот раз он явился, когда Дженнаро еще не было дома. Он ворвался в дом, обхватил меня своими могучими руками и, сжимая в медвежьих объятиях, стал осыпать поцелуями и уговаривать, чтобы я с ним бежала. Я кричала и вырывалась, тут вошел Дженнаро и набросился на негодяя. Горджано сбил моего мужа с ног и бежал из нашего дома, чтобы никогда в него не вернуться. В тот вечер мы обрели смертельного врага.
Через несколько дней состоялось собрание. Когда Дженнаро вернулся оттуда, я поняла по его лицу: произошло что-то страшное. Ничего подобного мы и представить себе не могли. Общество поддерживало свое существование тем, что вымогало деньги у богатых итальянцев, угрожая им насилием. Похоже, очередь дошла до Касталотте, нашего дорогого друга и благодетеля. Он не поддался на угрозы и сообщил о них в полицию. На собрании было решено поступить с ним так, чтобы другим жертвам было неповадно сопротивляться. Задумали подорвать динамитом самого Касталотте и его дом. Чтобы определить исполнителя, стали тянуть жребий. Когда Дженнаро сунул руку в мешочек, на лице его врага появилась злорадная улыбка. Несомненно, им как-то удалось подтасовать результат жеребьевки: в ладони Дженнаро оказался роковой диск с изображением красного круга. Он должен был убить своего лучшего друга – или навлечь на нас обоих месть своих сотоварищей. Так было принято в их дьявольском сообществе: уничтожать не только самих опасных или ненавистных им людей, но и их близких. Мой бедный Дженнаро знал это, а потому жил под дамокловым мечом, сходя с ума от страха.
Всю ночь мы просидели крепко обнявшись, стараясь вселить друг в друга силы перед лицом грядущих бед. Покушение было назначено на следующий вечер. К полудню мы с мужем были на пути в Лондон, но перед этим раскрыли нашему благодетелю глаза на грозившую ему опасность, а также дали полиции сведения, необходимые, чтобы сохранить ему жизнь.
Остальное, джентльмены, вы знаете сами. Мы не сомневались, что враги станут преследовать нас по пятам. У Горджано имелись личные причины для мести, да и в любом случае мы понимали, как безжалостен и хитер наш противник. И в Италии, и в Америке ходят легенды о его могуществе. И как раз сейчас он должен был пустить в ход все свои силы. Поскольку мы его опередили, у нас имелось несколько спокойных дней, и мой дорогой супруг воспользовался ими, чтобы оборудовать убежище, где бы мне ничто не грозило. Что касается его самого, он хотел свободно сообщаться и с американской, и с итальянской полицией. Даже я не знала, где он живет и что делает. Все новости от него я получала через объявления в газете. Но однажды, выглянув в окно, я обнаружила, что за домом следят двое итальянцев, и поняла: Горджано ухитрился раскрыть наше убежище. Наконец Дженнаро известил меня через газету, как и в каком окне станет подавать сигналы, но его послание сказало только об опасности и внезапно было прервано. Теперь мне понятно: он знал, что Горджано напал на его след, и – слава богу! – был готов к встрече. А теперь, джентльмены, я хочу вас спросить, грозит ли нам что-нибудь со стороны закона и найдется ли такой судья, который вынес бы моему Дженнаро обвинительный приговор?