Топор ходил за Штирлицем поминутно, Лиознова со сценаристом Семеновым оперировали в логове врага в лучших традициях Генштаба РККА: синие стрелки, фланговые контратаки, стратегические резервы и дерзкие комбинации периферийных фронтов, чередование жесткого пресса на психику с лирикой-человечинкой. Так еще ж надо было и амурной линии подпустить для взыскательных домохозяек. Бесконтактная встреча с женой в трактире «Элефант» и двусмысленные подцензурные переглядки с Габи Набель (знаем-знаем, Штирлиц в Ставку апельсины приносил, а Светличная к нему вечерами пианино слушать бегала) создавали дополнительный градус напряжения между двумя харизматичными блондинками.
Образ утеплили сверх всякой меры. На глазах миллионов штандартенфюрер СС мягко, но твердо превращался в Христа в логове фарисеев. Любил детей, собак, профессуру и не умеющих ходить на лыжах пасторов. Держал руку над пархатыми большевистскими казаками. Подносил узлы погорельцам. Не давал физику изобрести атомную бомбу. Посещал мессы и чуть не выгнал из храма Кальтенбруннера. Устанавливал баланс в Европе. Насылал на родину грибные дожди. Шел на крест — и по коридору, и в конце. Убивал Иуду (Христос бы так не сделал, но иногда надо себя заставлять).
А еще — складывал из спичек ежика, славил Эдит Пиаф, шесть раз смотрел «Девушку моей мечты» и пек в камине картоху на день Советской Армии и Военно-Морского Флота.
Вот как, как это могло не вылиться в серию анекдотов с хитрым лигвистическим подвывертом?
Из абсолютно божественного:
«Б…и», подумал Штирлиц. «Штирлиц», подумали б…и.
Они тоже Его узнали.
Анекдоты довершили превращение фильма в двенадцатипесенный сказ о том, как высшие силы победили абсолютное зло.
Пусть даже его носители так задорно милы, а сын неба так много и безостановочно курит.
А Баба-Яга — против!
60 лет олимпийскому спорту России
Считается, с большим спортом мы порядком затянули, чрезмерно кичась изоляционизмом. Увы, на деле все обстояло наоборот: это большой спорт увяз в господских фанабериях и потому тридцать лет выводил нас за скобки. Конец опале пришел 23 апреля 1951 года.
Олимпийское движение в конце XIX века воссоздавалось с единственной целью воспрепятствовать растущей демократизации спорта и вернуть ему белые брюки, то есть ауру аристократической забавы для избранных (сам термин «спортклуб» этимологически восходил к закрытой ложе для состоятельных господ). Затем и был выдвинут классовый ценз — постулат «любительства», подразумевавший не липовую трудовую книжку на энском заводе металлорежущих изделий, а дисквалификацию спортсмена, уличенного в состязаниях на деньги. Таким образом, к стартам допускалась исключительно элита, которой фамильные состояния позволяли отдать себя спорту как высокой идее, светскому развлечению, не связанному с низкой корыстью: стриженые лужайки, щегольская форма, дорогой инвентарь и мальчики для клюшек. Строгие псевдоблагородные правила сигнализировали джентльменам: вы среди своих, можно не чиниться. Слабые межгосударственные связи и отсутствие профильных чемпионатов мира, чьи демократические результаты тотчас развеяли бы весь олимпийский снобизм, сильно облегчали задачу. Раз в четыре года на Олимп съезжались легкокрылые боги с богинями порезвиться и посудачить о своем.