— На время. Ртутные препараты уберут отек. — Врач погрузил руки в раковину, стряхнул и тщательно вытер полотенцем.
— Как вы полагаете, что стало причиной такой слабости? — Вокруг рта сестры Марии появились морщины озабоченности.
— Стресс или плохое питание. Хорошо ли она ест?
— Безусловно, — пискнула монахиня, как мышка, попавшая в мышеловку.
Я подумала, что она лжет, и повернула голову, осматривая комнату. Это была не больница. Милосердные сестры просто перетащили меня из подвала в лазарет. Я хотела закричать, попросить врача о помощи, но не могла и пальцем пошевелить. Я с трудом смогла приоткрыть рот.
— Ну что ж, — врач снял белый халат и повесил на спинку стула, — освободите ее от работы. Пусть отдохнет и наберет вес.
Когда он пришел в следующий раз, у меня хватило сил прошептать свое настоящее имя, но он только покачал головой и воткнул иглу мне в руку.
— Мисс, не стоит мне исповедоваться. Я тут многое слышал. Я давно уже ослеп и оглох. Они не будут вас мучить, я им велел. — Он задел трубку, и я вздрогнула. — Простите. — Он погладил меня по руке. — Я скоро вернусь.
Сон приходил и уходил. Лучше было спать, чем смотреть в потолок. Мысли путались, подводили меня. Я пыталась сосредоточиться и заставляла себя следить за мелочами. Я лежала в лазарете в Доме милосердия. Кровать была мягкой, свет — резким, доктор — вежливым, но недобрым, бульон — безвкусным, но целебным. Каждый день в мою руку втыкали иглы, и я глотала таблетки с металлическим вкусом, от которых ныли зубы. Небо за зарешеченным окном казалось совсем белым, мир был укутан снегом. Наступила зима.
Однажды я приподнялась на локте, чтобы вода из стакана не стекала по подбородку, и обнаружила, что окрепла достаточно, чтобы сидеть. Только тогда я поняла, что я не одна: напротив меня лежала девушка с закрытыми глазами. Голова ее была обрита, на сияющем черепе синели мраморные прожилки вен. Однажды я трогала младенческую головку, такую гладкую и уязвимую. На щеке у девушки цвел синяк. Один глаз заплыл, а на губах засох желтый гной.
Это была Мэйбл. Она походила на красивую, но израненную статую. Я легла, не в силах пожалеть ее. Она не заслужила таких ран, но злая часть меня радовалась, что сбежать ей тоже не удалось.
Когда врач пришел на следующий день, я спросила, что у нее болит.
— Ее многочисленные грехи, — равнодушно ответил он, втыкая в меня иглу.
Я пыталась собраться с мыслями и задать еще вопрос, но язык распух, потолок расплылся перед глазами, а потом исчез. В какое-то мгновение резкие полоса выдернули меня из забытья, и я открыла глаза. Трое мужчин в красивой форме стояли вокруг кровати Мэйбл. Лица у них были каменные. Мэйбл сидела, прислонившись затылком к спинке кровати. Грузный полисмен держал перед ней кусок бумаги. Казалось, он с трудом сдерживается, чтобы не встряхнуть ее.