— И не просил не носить.
Он посмотрел в чашку, будто обдумывая это, допил кофе и встал. Обошел столик и встал так близко, что я почувствовала запах кедрового дерева и помады для волос. Протянув руку, он поднял меня на ноги и наклонился, чтобы поцеловать.
— Эмори, — я отступила на шаг, — уже слишком поздно.
Он не отпускал меня. Впервые за много лет я почувствовала его руки на своих. На мгновение я готова была принять все, что он предложит. Но это сразу исчезло, как только я посмотрела на него: волосы тщательно уложены надо лбом, запонки застегнуты, рубашка отглажена. Он не выбежал из дома в панике из-за моего исчезновения.
Я вытащила руки из его ладоней:
— Наверное, тебе пора.
— Мы скажем, что тебе нужно какое-то время. — Ом сунул руки в карманы. — Люди поймут… после всего, что случилось.
— Говори кому угодно и что угодно.
Я проводила его к двери, закрыла ее за ним и прижалась лбом к прохладному дереву. Где-то в глубине души мне хотелось побежать за Эмори — какая-то часть меня всегда была на это готова. Так же, как другая часть меня никогда не бросила бы поиски Эффи. Я уже стала чем-то большим, но эти части все еще жили во мне.
На ферме мы вставали в четыре утра, одевались в темноте, съедали завтрак при свете лампы и отправлялись на работу, которая менялась каждую неделю. В первую неделю я таскала воду от насоса до кухни. При каждом шаге вода выплескивалась из ведра и заливала мне туфли. Я выгребала из печи головешки, и руки у меня стали черными от золы, терла полы, собирала яйца, кормила скот, вычищала навоз из стойл, приносила сено, которое забивалось мне в волосы и под платье. По вечерам я падала на жесткий тюфяк, руки и ноги нестерпимо болели, и все тело чесалось от соломинок, коловшихся сквозь одежду.
Я никогда не оставалась с Мэйбл наедине. Даже если бы это случилось, я слишком уставала, чтобы в чем-то ее убеждать, а тем более выведывать ее имя. На ферме никто не делал мне ртутных вливаний. Ноги снова распухли, а в груди росла злая тяжесть. Воздух казался мне густым, спала я урывками, и утренний гонг с трудом вырывал меня из сна.
За едой мы сидели на скамейках, стоявших вдоль длинного стола, сделанного из голых досок, поставленных на козлы. Все понимали, что вилку ронять нельзя — она исчезла бы в широкой дыре между досками. Разговаривать не полагалось — при самом тихом шепоте совиные глаза мисс Юски отрывались от тарелки. Она всегда находила виновниц. В качестве наказания нас лишали еды, а остаться голодным не хотел никто. В отличие от Дома милосердия, кормили здесь обильно и вкусно: яйца, кукурузные лепешки, мясное рагу, свежий хлеб, молоко, сыр и фруктовые пироги.