Та ухмыльнулась и щелкнула зубами, как зверек:
— Пусть не в последний.
— Мы всего лишь на втором этаже. Прыгать невысоко. Внизу мы найдем дерево, по которому можно залезть на стену. Спрыгнем с другой стороны и будем свободны как птицы, если никто ногу не сломает.
Побег? Это не приходило мне в голову. Я могу отправиться прямо домой! Сердце забилось быстрее.
— Девушки! — Сзади раздался голос, от которого я дернулась. — И чем же вас так привлекает это окно?
Обернувшись, я увидела одну из монахинь, которая неслышно подошла к нам.
— Великолепной луной, сестра Агнес, — улыбнулась Эдна.
Сестра Агнес была маленькая и пухлая. Когда она говорила, щеки у нее тряслись.
— Сложно поверить, что в ней дело.
— Неужели нам не позволено восхищаться творениями Господа нашего? — постно спросила Мэйбл.
— Прекрати! — Сестра Агнес ткнула в нее пальцем. — Я не в том настроении сегодня. Прекратите сговариваться и идите к остальным. А ты, — она указала на меня, — только что появилась и, по словам сестры Гертруды, ничем не лучше этих двоих. Иди займись делом.
— Делом? — буркнула Эдна, когда сестра Агнес вернулась к креслу. — Лучшее дело тут — зубы ей выбить.
— Ты с нами? — Мэйбл схватила меня за запястье.
Я не могла понять, почему они зовут меня. Побег через это окно выглядел самым простым предприятием на свете. Прыгнуть на землю и бежать, как Мэйбл и сказала.
— Да. — Я кивнула.
— Видишь, Эдна, она и правда храбрая.
Я и правда была храбрая. И доверчивая. Почему-то я поверила словам Мэйбл о дружбе.
Ну ладно, мне до сих пор стыдно за то, как я обошлась с Эффи. Но я никогда не говорила, что я святая. Совсем нет. Может, из-за нашего побега я все это и рассказываю. Похоже, мне на каждом шагу придется оправдываться за свою вину.
Меня можно во многом винить, но что касается отца и матери, я просто пыталась сделать все правильно.
Обычно после смерти младенца мама на какое-то время делалась мрачной и тихой и добрый месяц, а то и два, не позволяла папе себя обнимать. Он утыкался носом ей в шею, когда она стояла у плиты, она смягчалась и прижималась к нему, и мы все понимали, что ее траур окончен.
Я привыкла считать, что никакие беды их не разлучат, но после последнего ребенка мама так и не оправилась. Она — маленькая и крепкая — постоянно сжималась и отводила папины руки с угрюмой неумолимостью. Каждую ночь она запирала за собой дверь спальни, а папа качал головой и стыдливо смотрел на меня, как будто мне требовались объяснения.
— Она придет в себя, — твердил он, в очередной раз устраивая себе постель на полу.