Автобус уже ждал возле гостиницы. Все рассаживались на привычные места.
— Я тут отлучусь ненадолго и сразу вернусь. Ничего? — спросила Романова.
— Ничего, — сказал Раскольников. Он был бледен. Держал руку на животе.
— Болит? — посочувствовала Романова.
— Болит.
— Если хочешь, я останусь с тобой.
— Не обязательно.
— Почему?
— Мне хочется помолчать. Мне надо подумать…
Теперь была ее очередь обижаться.
Романова пристально посмотрела на Раскольникова и решила не обижаться.
Ему надо подумать. Разобраться в сложном треугольнике. Не треугольнике даже, целой призме. Столько переплетений… Надо как-то расселить всех в своей душе. Чтобы никто не пострадал. Но ведь это невозможно. Кто-то обязательно пострадает. Значит, надо подумать, подвигать фигуры, как на шахматной доске…
Сидели в дорогом ресторане на улице Бернини.
Принять заказ вышла хозяйка ресторана. Арсений — престижный гость, поэтому ему оказывали почести.
Хозяйка предлагала блюда, записывала меню: жареные бананы, мясо на решетке, плоды из сада моря: лангусты, креветки, устрицы и прочие морские черви.
Романова отметила платье хозяйки: простое, как все дорогие вещи, из натурального шелка. Хозяйка выглядела как фотомодель. Это тоже входило в бизнес.
Романова представила себя в таком платье. Пришла бы в нем к Раскольникову. А он бы сказал: «Я все равно живу ночью, когда все спят. Я никуда не хожу, и тебя никто не увидит». А она бы ответила: «Ты увидишь, ты. А больше мне никто не нужен».
— Ты хотел бы здесь остаться? — спросил Михайлов у Арсения.
— Мне предлагают, но я не хочу, — ответил Арсений.
— Почему? — спросила Романова.
— Не хочу, — уклонился Арсений.
— Творческий человек должен жить там, где ему работается, — произнес Михайлов.
Романова всматривалась в Михайлова. Линия верхнего века была у него прямая, как у Ленина. Вернее, как у чуваша.
Мысль, высказанная Михайловым, была бесспорна: творческий человек должен жить там, где хорошо его ДЕЛУ.
Принесли закуски. Романова начала есть жареные бананы и была так голодна, что не могла смаковать, а забрасывала в рот один кусочек за другим, как картошку, и наелась до того, как пошли основные деликатесы.
Маша не ела ничего. Рассматривала книгу Романовой «Жила-была собака». Книга — яркая и блестящая, как леденец. Это была большая удача — и Шуркина, и ее. «Мы с тобой сорвали грушу, висящую высоко», — говаривал Шурка.
Маша рассматривала книгу и не могла не думать о себе, вернее — о своей праздности. У Романовой — дочь, книга. А у нее ни того, ни другого, хотя они ровесницы и учились вместе. У нее — Антонио и достойная страна. Это много: муж и страна. Но это — не кровное. Кровное — дело и дети.