— Как ваше здоровье? Надеюсь, не было осложнений после перенесенной травмы? — Его пальцы поднесли сигарету к губам, и немец затянулся.
— Всё в порядке… — едва слышно прошелестел Дюмель. Голова и правда давно прошла и головокружения, мигрени не мучили. Зато подхваченная от Лексена болезнь еще не спешила отступать и еще заявляла о себе, однако слабее — но это Кнуту знать совершенно не нужно. Прописанный Луи препарат правда помогал, заставляя на время забывать о раздражении. Он должен сказать Луи слова благодарности… еще раз. Но что-то сдерживает, не дает повернуть на улицу, в ту сторону, где стоит больница, в которой он работает. «Что-то» — это, наверное, зыбкое прошлое, зябкое настоящее…
— Ку́рите? — Брюннер подвинул по столу ближе к Констану портсигар, лежащий за блюдом со сколотым краем, полным черного винограда. Констан тяжело помотал головой, не глядя на немца.
— Угощайтесь. — Кнут указал ладонью на сочные гроздья. Дюмель вновь отказался.
С полминуты они молча сидели напротив друг друга. Дюмель смотрел в пол на сапоги Кнута. Тот курил, выдыхая сигаретный дым в сторону, и внимательно изучал Дюмеля, не скрывая своего любопытства. За перегородкой едва слышалось шевеление девушки.
— Мой личный охранник, Гельмут, понес наказание за тот трагичный инцидент. Я лично провел с ним беседу и пригрозил увольнением, а то и военным судом. Он, кажется, понял и пообещал не творить больше подобные бесчинства. — Кнут выдохнул дым, задрав голову к потолку.
Всего лишь беседа… Этот поганый фашист хладнокровно убил Паскаля и даже глазом не моргнул! А мог бы застрелить и его, Констана! Господи, до чего изменилась жизнь вокруг, если убийство священнослужителя не наказывается, а прощается до следующего раза! А сколько еще неизвестных несчастных французских граждан этот Гельмут мог уже погубить, подумал Дюмель, и скрыть это от Брюннера! Боже милостивый… Как человек способен на такое зверство — на убийство мирных жителей? Как небо прощает такую жестокость? Когда фашистских мучителей постигнет Господня кара? Сколько Франция еще вынуждена страдать от грязных немецких речей и флагов? Насколько близок конец — и насколько далеко спасение?.. На все эти вопросы Дюмель не знал ответа.
— Мне не нравится ваш вид, Констан. Вы какой-то замученный… — Кнут пожал плечами. — Я, конечно, уважаю религиозные саны, ведь священники наряду с некоторыми другими категориями требуют особого отношения. Но в вас при нашем общении я хотел бы видеть просто обычного человека. Француза. Гражданина своей страны. Думаю, вы такой же в жизни, как и в своем богоугодном деле. Верный вашему выбору.