Русское государство, г. Москва, 23 мая 1523 года
Из полумесячного пребывания при дворе Василия III Освальд отчётливо усвоил одно: у Хуицилихуитла IV адекватная администрация и оптимальная бюрократия.
Русский же государь развёл у себя некую противоестественную помесь лютой деспотии с махровой феодальной вольницей. Аристократы боятся государя, делают, что он говорит, но в рамках своих привилегий творят, что хотят.
Новую валюту, чтобы избавиться от монетного голода, Василий III ввести не может, но зато направо и налево карает проштрафившихся. Кого-то казнит, кого-то в ссылку, а кого-то в изгнание.
Диктат государя жёсткий и суровый, его, по-настоящему, боятся все подданные. У Василия III сложилась такая репутация, что лучше не вызывать его гнев. Это очень понравилось Макиавелли, усмотревшему в этом очередное положительное качество государя.
Освальд же считал, что да, побаиваться должны, но без наполнения штанов жидким поносом, что бывает, когда государь вызывает в Москву…
Плюсом было то, что приказы исполнялись молниеносно, со всем старанием и непрерывным целованием августейшей задницы.
Минусом было то, что приказы Василий III мог раздавать только в ограниченных рамках. Он не мог взять любого аристократа, владеющего территорией, которая нужна для государственного дела, потрясти немного вверх ногами и «реприватизировать» его землю и деньги обратно в казну.
Но Макиавелли уже установил, что государь движется в этом направлении и отжимает потихоньку земли и деньги у совсем уж зарвавшихся бояр или иных дворян.
Репутацию Василия III среди аристократов нельзя назвать положительной. Некоторые считают его тираном и сатрапом, что, в целом, имеет основания.
Макиавелли говорит, что это очень хорошо, так как у правителя не должно быть хорошей репутации среди своих аристократов. Если же у него такая есть, то это значит, что аристократам даровано слишком много свободы, и они предоставлены сами себе.
«Как он сказал?» — припомнил Освальд. — «Люди любят, как они сами хотят, но боятся так, как хочет Государь».
Сейчас Ос и Никколо сидели в кабинете и занимались изучением документов и подсчётами.
— Не понимаю… — произнёс флорентинец. — Если верить этим пергаментам, ордынский выход[32] не платят уже пятьдесят лет. А если верить вот этой грамоте, то последний выход платили девятнадцать лет назад, тысячу рублей. Получили крымский, казанский и астраханский ханы.
— Да какая разница? — спросил Освальд. — Если не платят, то и хрен с ними, с ханами этими…
— Это тебе нет никакой разницы, а я пытаюсь понять, сколько денег было выплачено ордынцам, — вздохнул Никколо. — Когда придёт урочный час, все эти деньги нужно будет забрать у покорённых ханов. Вместе с землями. И ни монетой меньше.