Если бы Булгаков оставил просто записки о московской литературной и театральной среде 1920-х, 1930-х, это было бы, возможно, поинтереснее, чем иносказания «Мастера и Маргариты» или даже «Театрального романа». Эти произведения так или иначе остались в своё время неопубликованными, зато сегодня дневники или мемуары были бы несколько информативнее.
* * *
Помимо непоследовательности в употреблении суффиксов причастий, у Булгакова ещё иногда проблемы с порядком слов в предложениях (русский язык в этом отношении не такой уж свободный).
К примеру, в «Жизни господина де Мольера» (предпоследний абзац) Булгаков пишет:
«Словом, пропало всё, кроме двух клочков бумаги, на которых когда-то бродячий комедиант расписался в получении денег для своей труппы.»
Лучше не «… когда-то бродячий комедиант расписался …», а «… бродячий комедиант когда-то расписался …», потому что «когда-то» может относиться и к «бродячему комедианту»: был человек когда-то бродячим комедиантом, а потом перестал быть, но ещё успел расписаться до того, как умер.
В рассказе «Стальное горло»:
«Повернулся, приказал Лидке впрыснуть камфару и по очереди дежурить возле неё.»
Вне контекста понять это можно только так: Лидка должна была впрыснуть кому-то камфару и потом по очереди возле этой впрыснутой камфары дежурить.
На самом деле камфару должны были впрыснуть Лидке, а потом дежурить возле Лидки же. На русском языке выражается это так:
«Повернулся, приказал впрыснуть камфару Лидке и после по очереди дежурить возле неё.»
…или так:
«Повернулся, приказал впрыснуть Лидке камфару и после по очереди дежурить возле девочки.»
* * *
От медицинских рассказов Михаила Афанасьевича у меня сложилось впечатление, что ему НРАВИЛОСЬ отпиливать людям конечности. Нет, сначала, наверное, совсем не нравилось, но потом наловчился, вошёл во вкус. Попадаются ведь неопределённые случаи: можно пилить, а можно и не пилить (причём не пилить, как я понимаю, бывает сложнее, чем пилить). Это ведь очень человеческое — отыскивать светлое в кошмарных, но неизбежных вещах (хотя бы для защиты собственной психики): придумываешь себе какой-нибудь красивый образ и далее в нём торчишь — творя при этом что-то или разрушая. Может быть, Булгаков, яростно пилюкая, думал о докторе Франкенштейне, а может, воображал себя инструментом судьбы. Кровь повсюду, растерзанная плоть, а он полубогом возвышается над этим с блестящей пилой в одной руке и блестящим скальпелем в другой.
* * *
Булгаков страдал в основном не от властей, а от более ангажированных и менее способных коллег-литераторов. Вообще, талантищи душатся больше талантиками, а не властями. Власть имущие обычно не в состоянии отличать талантищи от талантиков, зато сами талантики и талантищи вполне успешно определяют, кто есть кто.