«Любящий сын, отмеченный проклятьем».
И поставил размашистую подпись.
Ксеон задумался. Мысли совершенно непроизвольно раз за разом возвращались к маленькой служанке. Она была прехорошенькой плебейкой, наверняка недалекого ума. Глаза как у белочки, большие, темные, блестящие. Оставалось сделать так, чтобы она сняла с него ошейник. Сама. Всего-то делов, расстегнуть пряжку…
Вспомнил, как Аламар настаивал на цельнометаллическом ошейнике, но отец не позволил, пожалел сына. Так что повезло, даже ножовка не нужна, чтобы освободиться. Слабые женские ручки вполне сойдут…
Ксеон подумал о том, что поделится своим планом с Эльвином, а когда освободится, заберет старого товарища в Ависию, но вовремя спохватился.
Нет, определенно, ошейник Аламара дурно влиял на мыслительные способности.
В конце концов, он не видел Эльвина пять лет.
К тому же Эльвин пострадал, в общем-то, из-за него. На самом деле, конечно, из-за собственной глупости, но ведь ни один дурак себя таковым не считает, а в своих бедах винит кого-то еще.
В общем, все было мутно и непонятно с Эльвином. Что там у него в голове на самом деле? Кто знает?
* * *
В камере не было окон, и поэтому о наступлении утра Ксеон узнал по скрежету отпираемого замка.
— Эльвин?
Резко сел. В голове снова дернуло болью, но тут же отпустило.
— Нет, ваше высочество. Это я, Дани. Простите, госпожа Эрве заставила Эльвина помогать разделывать свинью.
В душе горькой пенкой поднялось разочарование. Только собрался поболтать с приятелем, а тут… но живо вспомнил о том, что, возможно, перед ним единственная обитательница замка Энц, которой Аламар не зачитал лекцию об опасности ошейника. О том, что каждый, кто попытается его снять, отбросит копыта.
— Доброе утро, Дани, — торопливо пригладил растрепавшиеся волосы, — неподобающий, конечно, вид, чтобы беседовать с дамой. Но ничего не поделаешь.
— Ну что вы, ваше высочество, — улыбнулась несмело, а глаза боится от пола оторвать, — какая же я дама… дамы во дворце.
Пугливая белочка.
Что ж, для пошива шубы требуется много прекрасных шкурок, и с этим ничего не поделаешь.
Ксеон поднялся, шагнул вперед и взял поднос из задрожавших вмиг рук. Он невольно поморщился оттого, что пальцы были в золе, и ногти обломаны. Неприятно, что она вот этими грязными руками еду носит.
— Проходи, будь любезна, — он быстро взял себя в руки, — ты можешь посидеть со мной немного? Пока я поем? А то, знаешь ли, в такой тишине и умом подвинуться можно.
Девушка потупилась, но прошла и остановилась в нерешительности. Ксеон тем временем уселся на тюфяк, поставил поднос на пол перед собой и похлопал ладонью рядом.