.
– Но этот малый не отравитель, хоть он и родом из Умуннеоры.
– Не знаю, не знаю, – возразил Акуэбуе, покачивая головой. – Каждая ящерица лежит на брюшке, так что не угадаешь, у которой из них живот болит.
– Верно. Но, говорю тебе, сын Нводики не желает мне зла. Отравителя я чую по запаху, так же как прокаженного.
Акуэбуе только покачал головой в ответ. Эзеулу едва различил этот жест в слабом мерцании масляного светильника.
– Разве ты не наблюдал за ним, когда предложил связать нас кровными узами? – продолжал Эзеулу. – Если бы он затаил злой умысел, ты бы увидел это у него на лбу. Нет, этот человек неопасен. Наоборот, он поступает по примеру людей далекого прошлого, которые любили гордиться собой. В наше время развелось слишком много мудрецов, только мудрость у них не добрая, а такая, от которой чернеет нос.
– Как тут можно спать с этими москитами? Поедом едят! – воскликнул Акуэбуе, яростно обмахиваясь веничком из веток.
– Это еще что! Вот погоди, увидишь, как они озвереют, когда мы погасим светильник. Я собирался попросить сына Нводики нарвать для меня листьев аригбе и попробовал бы их выкурить. Но после твоего прихода у меня все из головы вылетело. Прошлой ночью они только что не на куски нас разгрызли. – Эзеулу тоже размахивал метелкой. – Так, говоришь, все твои живы-здоровы? – спросил он, стремясь повернуть разговор на что-нибудь другое.
– Как будто все тихо-мирно было, – ответил Акуэбуе и зевнул, закинув назад голову.
– Что ты собирался поведать мне об Уденкво? Помнишь, ты так и не успел досказать мне ту историю про нее.
– А ведь верно, – оживился Акуэбуе. – Если бы я стал уверять тебя, что Уденкво меня радует, я бы обманывал самого себя. Она – моя дочь, но, прямо скажу, она вся в мать. Сколько раз я говорил ей: женщина, которая несет свою голову на негнущейся шее, будто на голове у нее всегда стоит сосуд с водой, скоро рассорится даже с самым покладистым мужем. Я не слыхал, как рассказывает эту историю мой зять, но из рассказа Уденкво я могу заключить, что причина ссоры – самая пустячная. Моему зятю объявили, что он должен принести в жертву петуха. Приходит он домой, показывает на одного петуха и велит детям поймать его и связать ему ноги. Петух, как оказалось, принадлежал Уденкво, и она затеяла ссору. Все это я услышал из ее собственных уст. Тогда я спросил ее: неужели она хочет, чтобы ее муж пошел за петухом на базар, тогда как его жены держат кур? А она отвечает: «Почему в жертву приносится всегда мой петух? Отчего бы не взять петуха у другой жены – разве духи объявили, что им по вкусу только курятина Уденкво?» Я ей тогда говорю: «Сколько раз он забирал у тебя петуха, и вообще, откуда мужчине знать, кому какой петух принадлежит?» Она на это ничего не отвечает, знай ладит свое: мол, когда мужу нужен петух для жертвоприношения, тогда он и вспоминает о ней.