– Одет он был бедно или так, как одеваются люди большого богатства?
– Он был одет как богач. На нем была красная шапочка с орлиным пером. – У Обики снова от страха зуб на зуб не попадал.
– Возьми себя в руки. Ты не женщина. Был у него слоновий бивень?
– Да. Он нес на плече громадный бивень.
Пошел дождь – поначалу отдельными тяжелыми каплями, которые звонко забарабанили по тростниковой крыше, словно падающие с неба камешки.
– Бояться, сын мой, тебе нечего. Ты видел Эру, Великолепного. Того, кто дарует богатство людям, снискавшим его расположение. Его иногда видят на том месте в такую погоду. Наверное, он возвращался домой из гостей – от Идемили или какого-нибудь другого бога. Эру причиняет вред только тем, кто дает ложные клятвы перед его святилищем. – Эзеулу так увлекся, восхваляя бога богатства, что можно было подумать, будто он сам – гордый жрец Эру, а не верховный жрец Улу – бога, который стоит высоко над Эру и всеми другими божествами. – Уж если Эру полюбит кого-нибудь, богатство польется к тому в дом рекой: ямс у него вырастает с человека, козы котятся тройнями, а куры высиживают по девять цыплят.
Дочь Матефи, Оджиуго, вошла с миской фуфу и миской похлебки, поприветствовала отца и поставила перед ним обе миски. Затем она обратилась к Нвафо:
– Иди в хижину своей матери, она уже кончила готовить.
– Оставь мальчика в покое, – сказал Эзеулу, которому было известно, как бесит Матефи и ее дочку его привязанность к сыну другой жены. – Пойди и позови сюда свою мать. – Он не притрагивался к еде, и Оджиуго поняла, что надвигается гроза. Она вернулась в хижину матери и позвала ее в оби.
– Сколько раз нужно повторять в этом доме, что я не желаю есть ужин, когда все мужчины в Умуаро уже ложатся спать, – произнес Эзеулу, как только Матефи вошла. – Но ты меня не слушаешь. Что бы я ни говорил, это оказывает на тебя не больше действия, чем ветры, что пускает пес, пытаясь задуть огонь…
– Я далеко ходила за водой – к Нванджене, вот и…
– Если тебе нравится, можешь ходить даже в Нкису. Но попомни мои слова: попробуй принеси мне ужин в такое время еще раз, и я мигом выбью дурь из твоей головы.
Когда Оджиуго пришла за мисками, Нвафо подъедал похлебку. Дожидаясь, пока он закончит, она кипела от возмущения. У себя в хижине она пожаловалась матери. Ведь это не в первый раз, не во второй и не в третий! Это повторяется каждый день.
– Разве порицаем мы стервятника за то, что он садится на падаль? – сказала Матефи. – Как ты думаешь, что еще остается делать мальчишке, если его мать кладет в похлебку сладкие рожки вместо рыбы? А на сбереженные деньги покупает себе браслеты из слоновой кости. Но что бы она ни вытворяла, Эзеулу никогда ей ничего не скажет. Зато уж мне он всегда находит, что сказать.