— Потому что я уже ответила, и мне не поверили. Меня уже однажды оскорбили, и я не желаю ждать продолжения. Я ухожу — здесь становится прохладно.
Она повернулась и пошла вниз, ко дворцу.
Мессер Бернабо в замешательстве погладил подбородок.
— Глупо с вашей стороны, Бернабо, сердить ее высочество, — проворчал синьор Каструччо.
— Но ведь мы все видели, как ее высочество шли по лужайке со стороны вон тех деревьев, что растут возле калитки.
— И мы точно так же все видели, что она шла одна, болван, — сказал Корсарио. — Если кто-то и входил через калитку, то он должен быть как раз в тех зарослях, которые ваши солдаты уже обыскали. Кстати, кого вы ловите?
— Некоего бандита, сообщника Лорендзаччо из Трино, ускользнувшего у нас между пальцев час назад.
— О Боже! — удивленно вскричал Корсарио. — Я-то думал… — он запнулся и попытался загладить оговорку шуткой. — Можете ли вы себе представить, что синьора Валерия укрывает разбойников?
— Никто не может представить себе, на какие поступки способна синьора Валерия.
— Зато я легко могу представить, как она выцарапала бы ваши глаза, будь на то ее воля, — со злобной усмешкой прошипел синьор Каструччо. — Будьте уверены, уж она-то не забудет вашей наблюдательности. Никогда нельзя говорить женщинам все, что вы знаете, — это им только на руку.
Юный маркиз одобрительно рассмеялся на замечание своего друга, и Бернабо строго посмотрел на них.
— Синьоры, я продолжу облаву.
Они искали до самой темноты, не пропустив ни одного кустика или деревца, которые могли бы служить убежищем для беглеца, и в конце концов сделали вывод, что тот либо успел улизнуть из сада, либо не был здесь вообще. И с наступлением ночи удрученному Бернабо ничего не оставалось, как собрать своих солдат и удалиться восвояси, а три синьора, помогавшие ему в поисках и с трудом скрывавшие свое разочарование по поводу их неудачи, отправились ужинать.
Не менее двух часов простоял Белларион по шею в воде у острова, среди веток ольхового куста, прежде чем рискнул выбраться на узенькую полоску суши, протянувшуюся позади мраморного павильона. Промокший и продрогший до костей, он растянулся на земле, готовый в любую секунду нырнуть обратно в озеро, и утешал себя тем, что подобные испытания весьма благоприятствуют смирению гордыни и борьбе с самомнением.
«Только дуракам, но никак не мудрецам требуется личный опыт для приобретения познаний», — любил говаривать он в бытность свою в монастыре. Теперь же, в свете недавних событий, он склонялся к тому, чтобы пересмотреть столь категоричное суждение, следуя которому нетрудно было сделать вывод, особенно если воспользоваться его излюбленным методом силлогизмов, что он-то как раз и является дураком. Истина, вероятнее всего, лежала где-то посередине: опыт и ученость шествовали рука об руку в процессе познания, и только их совокупное восприятие могло сделать человека по-настоящему мудрым.