— Логика… законы, — передразнил меня Серж и кивнул головой требовательно и властно: — Наливай. Когда наш Пьер де Кубертен затевал эту штуку, что называется Олимпийскими играми, он начитался древних манускриптов и не однажды лазил по развалинам Олимпии — боже, как его там не укусила гадюка, там же среди камней тьма-тьмущая этих ужасных тварей! И ностальгическая тоска по прошлому, по идеализированному прошлому, хочу подчеркнуть, захватила его до последней клеточки мозга. Он обнаружил идеальный мир, где сильные, честные и красивые душевно и физически молодые люди, учти, только мужчины (в этом тоже есть тоска по прекрасным временам, когда мужчины правили миром, ездили на войну и пользовались правом решающего голоса во всех делах — от войны и мира до кухни) — да, молодые люди станут в предельно честных поединках отучиваться от нечестных приемов мировых боен, что стали вечными спутниками человечества.
— Что ж в этом плохого?
— Но на деле получилось не так! Разве ты не помнишь, как в пятьдесят втором, когда вы только появились на Играх, полные счастливой уверенности, что мир будет таким, каким вы его пожелаете, организаторы поспешили разделить Олимпийскую деревню на две — Восток и Запад. Это был первый официально зафиксированный подкоп под идеи нашего французика. А потом пошло-поехало, пока, наконец, — кто бы мог представить, что такое возможно? — не отделились от Игр сначала американцы, потом — вы. Американцы меня, право, не слишком удивили, но вы, Олег… Где была советская логика и предвидение, где были кремлевские трезвые оценки и умение увидеть не только сегодняшний день, а и завтрашний? Ведь вы такие провидцы, и мы так верили в ваш здравый смысл… А вместо этого Олимпийские игры еще глубже опустились в болото стяжательства, побед любой ценой — разве не этим руководствовались американские велосипедисты, когда принимали допинг перед финальным заездом… Игры, где на каждом углу можно было купить марихуану или дозу «китайского красного», «белой леди», «снежка», «небесной пыли», чтоб с еще большей нежностью любить на трибунах славных американских парней и герлс, так прекрасно побеждающих разных там немцев, французов, пуэрториканцев, китайцев…
— Но Самаранч…
— Что ты зарядил — Самаранч, Самаранч! Конечно, Самаранч — и никто другой пел вашей Олимпиаде дифирамбы, и это была правда, потому что Игры вы сделали действительно в духе Кубертена, честь вам и хвала. Но здесь, в Лос-Анджелесе, я собственными ушами слышал и собственными глазами видел его — трезвыми глазами, мне пить там было некогда, я работал как вол! Так вот, твой Самаранч заявил, что не знает лучших Игр, чем в «городе ангелов». Я обалдел! Игры в Лос-Анджелесе — лучшие?! О боже, зачем ты лишаешь разума даже достойных! Я готов побиться с тобой об заклад, давай! — Серж переменил тон и протянул мне руку для пари — он был заядлый спорщик. — Давай на сотню «косых», и чтоб мне с этого места не сойти, если на следующих Играх в Сеуле не будут на равных выступать и профессионалы!