Я осознавала, какую чушь несу. И, наверное, было бы проще почитать молитву, ведь они специально для того и созданы, чтобы людям было удобнее разговаривать с богами. Но нужных Море молитв не существовало.
А я…
Я погладила камень.
И прижала ладонь.
Сказала:
— Моя кровь даром… и не только кровь, — я поставила шкатулку на камень. — Я не знаю, какова будет цена, но это то, что у меня есть…
Камень полыхнул. И руку обожгло быстрой болью, впрочем, она схлынула, что морская волна, оставив странное чувство онемения. И это онемение захватило руку до самого плеча.
А если она вот так, руку возьмет?
Случалось ведь… и руку, и разум, и саму жизнь.
Но…
Камень отпустил меня.
— Прости. Мне, кажется, не хватает веры. Что в богов, что в людей. Я… если будет таково решение, то приму его, — я склонила голову. — Но я… мне надо знать.
Что?
То, что случилось много лет тому? Или то, что произошло вовсе не так уж давно? Или… еще что-то?
— Думаю, одно связано с другим. И… кто и зачем убил мою маму?
Камень остывал, но то, иное присутствие, не оставляло.
— Она… даст ответ позже, — тихо произнесла Линка, касаясь моего плеча. И я смогла дышать, пусть судорожно, тяжко, но смогла.
А еще отступить.
Упасть на мягкие мхи, пусть сквозь перины их ощущались кости, но… костей я не боялась.
Линка же подошла к камню и поклонилась. Молча развязала мешок, вытряхнув из него угольно-черного петуха. Я такого в деревне не видела. Линка провела по камню ладонью, а после прижала её, уже кровящую, к петушиной груди. И встрепенувшаяся было птица замерла.
Стало быть, богиня дарует свою милость не только людям.
Наверное, следовало бы отвернуться. Ей и без того непросто. Но я смотрела.
На Линку, черты которой поплыли, показывая иные, куда более прекрасные.
Ужасные.
На нож в руках её.
На кровь.
Камень.
И…
И потом, позже, мы сидели на берегу реки. До рассвета оставалась пара часов, не так и много, но и не сказать, чтобы мало. Хватит, чтобы помолчать. Мы молчали.
И, кажется, по лицу Линки текли слезы. А я не находила слов утешения, да и сама, кажется, лишилась способности говорить. И только когда небо прорезалось золотом, Линка вздохнула, судорожно, разом высвобождаясь от боли.
— Он… ничего-то не почувствовал.
— Это хорошо.
Петуха было жаль.
— И его все равно бы в суп отправили.
— Конечно… петухи, они вообще долго не живут… и… — я просто обняла Линку, а она положила голову на мое плечо.
— Когда мама привела меня сюда в первый раз, мне было года два, наверное, но я помню. Помню, как мне было хорошо, как не хотелось уходить, как я плакала, вырывалась, а потом просилась, просилась… и мама приводила. Мне было пять, когда я положила на алтарь отрезанную косу. Помнишь?