Честно говоря, меня тянуло верить Майклу. Не из-за реабилитации отца, но потому, что это объясняло многие поступки матери. Если его рассказ правдив, значит недоверие Одри к полиции вызвано не только тем, что плохие копы убили ее мужа. Она считала, что его пристукнули хорошие, посулившие ему возможность соскочить. Мое предательство обнажило проблему: я выбрал сторону закона, так же как отец, а закон нас не защитил.
Но все же в этой истории отдельные кусочки как-то слишком уж аккуратно соединялись вместе. Похоже, Майкл придумывал ее специально для меня целых три года.
– Это рассказал тебе Холтон? – Я не мог скрыть скептицизма. С чего ему вдруг так оговаривать себя. – Трудно представить, что у человека с простреленным легким хватило бы на это дыхания.
– Прежде чем его подстрелили, он держал рот на замке и только потом разболтался. К тому же не все это рассказал мне он сам. Бо́льшую часть сведений об Алане я узнал от заключенных в тюрьме. Они все его знали. Половину из них обдирал ломбард Холтона, где продавали краденое, и это было широко известно. Кстати, если бы ты захотел толкнуть что-нибудь левое в Сиднее, эта вещь наверняка оказалась бы у Алана.
Майкл поморщился, и было очевидно, что эта солидарность заключенных не давала ему покоя. Вероятно, даже больше, чем само убийство.
Я закрыл глаза, представляя себе сцену на белесой, как кости, затянутой паутиной поляне. «Пойду проверю, как он там». Спина Майкла, его согнутые плечи, руки, теряющиеся в паучьих сетях. «Теперь мы можем его похоронить».
– Когда Алан очнулся там, на поляне, и ты пошел посмотреть, что с ним, ты именно в тот момент решился, да?
Майкл заговорил, словно был в трансе. Так мне это запомнилось.
– Я много времени обвинял его, ты мне веришь? И в тот момент чувствовал себя так, будто просыпаюсь. Если бы он ничего не сказал, я, вероятно, запихнул бы его в машину. Может быть, послушался бы тебя. На губах у него запеклась кровь, я это помню. И они слипались, пока он говорил, такие маленькие красные мостики были между ними. Не знаю, почему Холтон сказал мне тогда, что застрелил отца. Может, хотел напоследок еще разок кому-нибудь насолить, прежде чем окочурится. Может, брал меня на понт, хотел посмотреть, решусь ли я. Или он хотел, чтобы я это сделал. – Майкл сморщил нос. – Прости. Тюремные психиатры называют это отложенными сожалениями. Не надо было мне этого делать.
– Значит, когда он сказал тебе, что застрелил отца, ты сорвался и прикончил его?
Майкл торжественно кивнул. Он смотрел на свои руки, вероятно, представлял, как они лежат на шее Алана.