Я тысячу жизней отдам тебе
За горе твое, за детей твоих,
Одну только жизнь оставлю себе,
И ту — чтобы славу твою воспеть.
Аветик Исаакян
Под вечер дед любил сидеть на камне возле ворот.
Днем он работал в гончарной, вместе с моим отцом выделывал из желтой глины кувшины и горшки, а в сумерки неизменно сиживал на своем излюбленном камне величественно и важно, как на троне.
Мимо него проходили селяне. Дед не упускал случая, чтобы не остановить, не поговорить с каждым. Его интересовало решительно все: хороша ли трава на горе Лулу, обильна ли жатва и как поддается лепке глина?
Если кто-нибудь проезжал, не пожелав ему доброго вечера, дед сердился и, призывая к себе моего младшего брата, говорил:
— Аво, сбегай посмотри, кто это проехал на осле, Передай ему, что не в конюшню въезжает, пусть спешится.
Пока брат мчался по пыльной улочке вслед неизвестному человеку, дед говорил мне о странностях нравов, о вселенной, даже о бессмертии души.
Аво возвращался с точным донесением.
— Я так и знал! — сердился дед. — Кто станет проезжать по селу на осле, если не Апет? Невежа!
Мы знали, что с Апетом у деда были старые счеты: он обжигал кувшины лучше деда и легче сбывал их.
Переждав бурю, я доставал из-за пазухи согретый телом ломоть хлеба и протягивал деду:
— Дед, сделай мне верблюжонка.
Дед широко улыбался, оставлял старый трех