— Но ты тогда не ответил мне, — сказала она, — разве не так? Ты солгал мне. Да, ты держался от него в стороне, когда я могла это видеть. Но разве не ты ходил в церковь Святого Варнавы? Там я уже ничего не видела. А вот ты знал, что он может увидеть тебя снова именно там.
Пока она всё это говорила, её глаза бегали по предметам, что лежали у него на столе — открытому номеру «Искусства Театра», наброскам афиш, отрезкам картона, кистям и бумажным лентам.
— Ты разве забыл, какое у тебя красивое тело? И вся эта красота — у нас дома. И я. Кем бы в сказках детей пугать.
Зачем нужна я, когда он увидел тебя? Уродина Сьюзан! Уродина!
Она шагнула к столу за его спиной и взяла оттуда какой-то предмет. В её птичьих пальцах сверкнуло что-то опасное — лезвие бритвы, которой он резал картон. Она попыталась перерезать себе горло. Он вскочил и поймал её за руку, чувствуя, как стул ударяется о его спину. Он стал с ней бороться. Она была сильной, хоть и на голову ниже. Они повалились на пол. Её отчаянные крики резали его остриями. Вдруг по сё блузке растеклось огромное пятно крови. Это он порезал свою ладонь лезвием. Он даже не почувствовал, как это случилось. В сё руках бритвы не было. Бритва лежала в стороне на полу и казалась маленькой и безвредной. Он поднял её.
— Я порезался. — глупо произнёс он, положив бритву к себе на стол.
Надо бы пойти в ванну, промыть и забинтовать порез. Но он не пошёл. Он боялся оставлять её здесь одну. Она лежала ничком на плетёном овальном коврике, и её плечи вздрагивали от рыданий. Сжимая пораненную ладонь здоровой, он встал рядом.
— Я не хотел ничего такого, — говорил он. Слёзы бежали по его щекам, а кровь стекала частыми каплями на ботинки. — Я не хотел этого. Ты должна мне поверить. Прости, прости…
Теперь, глядя на красную надпись на упаковке из-под хлеба, он говорит:
— Сын Джоя Пфеффера хочет продать пекарню. Можешь себе представить? Как давно это было? Уже пятьдесят лет. Я хотел бы купить её. Так здорово было там работать. Мы вставали, когда весь город ещё и не думал просыпаться. Когда же это было? Сороковой, сорок первый. Летом.
Он улыбается и с печалью удивляется своей улыбке, вспоминая о том, какую боль ему причинил Джой Пфеффер. Бедный Джой!
— Хорошая, честная это работа — печь хлеб. То, что действительно нужно людям.
— Купи сё, — отвечает она, стоя у входа на кухню.
— Нет денег.
На заднем крыльце он видел зелёное пластмассовое ведро. Он идёт туда за ведром и снимает с ржавого гвоздя сухую, покрытую паутиной тряпку. Он несёт ведро и швабру к вымытой раковине.