Она вышла за дверь, и каблуки её застучали по веранде.
— Её деньги лежат в горшке для печенья.
И она была такова. Стройная и живая, словно девочка, она заспешила по длинной лестнице вниз, чтобы успеть к приходу автобуса.
— У меня благовидные цели, — успел крикнуть ей Джуит до того, как захлопнуть дверь.
Он дотронулся до макушки, куда она поцеловала его, и поднёс пальцы к носу, чтобы почувствовать запах духов, который всегда оставался после её поцелуев. Он делал это не задумываясь, по привычке. Он был сердит на неё. Это не было беспечное любопытство. Ни мать, ни отец не понимали его. Они были слишком заняты, слишком озабочены. Отважными улыбками Сьюзан смогла скрыть от них, каково ей было на самом деле. Джуит знал, каково ей было. Он проводил с ней больше времени, чем родители. У него было время на то, чтобы уделять ей внимание.
Сьюзан всё продолжали и продолжали лечить. Она устала от этого и озлобилась от отчаяния. Нога её едва ли стала действовать лучше. Однажды он заметил, как она плакала. Слёзы её были горькими. Он не сказал ей, что видел. Ей с большим трудом удавалось казаться полной сил и надежды. Он знает, что она плачет, но говорить ей об этом с его стороны было бы жестоко. Однако, он знал, что это ничего не изменит. Он был уверен, что если ему разрешат поехать в больницу вместе с ней, он сможет ей помочь. Его мать и отец не понимали, как тяжело Сьюзан восстанавливать здоровье в одиночестве. Он это понимал. Он думал, что подло оставлять её там одну, когда он может помочь.
Он пошёл на кухню, таща за собой стул по голубому линолеуму, встал на стул и достал с буфетной полки светло-коричневый горшок для печенья. На нём были нарисованы жёлтые калифорнийские маки. Он поставил горшок на полку и поднял крышку. На дне лежал маленький свёрток из вощёной бумаги. Он развернул его. Там было шесть ветхих однодолларовых бумажек Должно быть, он ошибся. Он слез со стула и разложил бумажки на столе. Он не ошибся. Ни одна из купюр не была пятёркой или десяткой. Магдалины была седой, полногрудой и грузной. Когда она переваливалась по дому, её лодыжки выбухали над краями поношенных сандалий. Каждые вторник и пятницу она приходила рано утром и целый день подметала, пылесосила, мыла пол, посуду и окна, наводила глянец на мебель. Кроме того, по вторникам она включала стиральную машину, развешивала выстиранное бельё на верёвке на улице, а когда бельё высыхало, она приносила его в дом, гладила, аккуратно складывала и убирала в шкаф. Оно пахло крахмалом и солнцем. По пятницам она готовила обед. И за всё это ей платили три доллара в день. Он завернул деньги в вощёную бумагу и бросил свёрток на дно горшка. Он закрыл его крышкой, снова забрался на стул, поставил горшок обратно на полку и закрыл дверцу буфета.