– Тем более! Вмешиваться в местные разборки – только этого нам не хватало…
– Она не местная вроде, говорит, что американка, может, спасем? – почему-то упорствовал русский вояка.
– Не знаю… – засомневался Расмуссен. – Чувствую, проблемы из-за нее будут. Ладно, покажи мне эту “мадам переполох”.
Данила включил монитор, и профессор увидел рыдающую у ворот женщину в порванном, залитом кровью сари. Говорить Абхилаша уже не могла, а только, стоя на коленях, выла от обиды и бессилия.
– Ну вот видишь, – убедившись в своей правоте, сказал профессор, – обычная крестьянка. Нам что, теперь всех угнетенных женщин Востока спасать? Так порвут нас тогда, Данила, несмотря на все твои умения. Бабы и дети – это природное, этого не перешибешь, за них и на смерть идти не страшно. Не идти – страшно… Поэтому давай-ка я, с твоего разрешения, выйду к людям, успокою их, и закончим на этом.
Меньше чем через минуту он уже стоял на возвышении перед уличным экраном, готовый произносить свою успокоительную речь. Но вдруг из динамиков позади профессора раздалось нечто вроде шепота листвы или журчания ручейка. Расмуссен сначала не обратил на это внимания, но, заметив странное выражение на лицах звездных братьев, обернулся и увидел, как замарашка в грязном сари удивительным образом преобразилась в существо, спустившееся к ним откуда-то свыше, из небесных, по всему судя, сфер…
Абхилаша пела свой самый первый и самый знаменитый хит… Что-то о плохом мальчике, бросившем хорошую нежную девочку, и теперь ей так больно, так больно, что весь мир вокруг корчится и погибает от боли. Но Абхилаша не просто пела – она еще и танцевала покоривший когда-то весь мир ломаный танец преданной любимым нежной девочки… От резких движений сари соскользнуло, и она осталась голой, сияющей новой своей кожей такой белизны, какой не может быть у человека. Руки и ноги ее были окровавлены, на грязном, в земле и песке, лице, выделялись невероятной величины глаза. “Плохой мальчик, плохой, плохой, сорвал цветочек и выбросил его на помойку. Плохой мальчик, плохой, уничтожил красоту, растоптал жизнь. Плохой. Гибнет цветочек, сохнут и осыпаются лепестки, больно, очень больно… А мальчик идет дальше срывать новые цветочки, и скоро в мире не останется цветов и он сделается черно-белым. Черно-белой фотографией на могильном камне. Плохой мальчик, плохой, плохой…” Она пела из последних сил, сама не понимая, для кого поет и зачем, но пела…
Зрелище было завораживающим. Звездные братья, остолбенев, смотрели на голую женщину, поющую смутно знакомую песню. Когда-то песенка была попсовым хитом и обалдевшие от гормонов подростки обжимались под нее на дискотеках. Но сейчас в песне появилось что-то новое, глубокое, горькое, надрывное. Плач… Не по первой глупой любви плач, а по гибнущему миру. “Плохой мальчик, плохой, плохой…” Они все, всё человечество – плохие мальчики и девочки. Это они растоптали цветочек и вместе с ним собственные жизни, это они захлебнулись в своих комплексах и извращениях, это они, не дрогнув, оставляют измученный умирающий мир на растерзание дикарям. “Плохой, очень плохой…”