Было от чего глубоко вздохнуть, улыбнуться первой мысли: «Ах, черт, если бы друзей сюда, сутками качавшихся в седлах на дальних тропах, мерзнувших зимними ночами на караульных постах! Или других, незнакомых, одиноких учителей из безвестных школ…» Только два голубые — тонкой китайской работы — пиалы приткнулись к яствам на столике. Больше никого не ждали.
— Вы чего вздыхаете? — спросила Дильдор, входя.
Он пожал плечами. А она поставила чайник с горячим чаем, потеснив варенье и фрукты, опустилась напротив.
— От работы устаете?
— Это плохо разве?
— Наверно, хорошо.
Она вновь взяла чайник и налила ему чаю свежей и отменной заварки, и он протянул руки, отобрал у нее тяжелый чайник, и так вышло, что они налили чаю друг другу. Над пиалами поднялся и дымком закружил пахучий пар.
— Пожалуйста, угощайтесь, Масуд-ака.
— Рахмат, — поблагодарил он.
— Я плов закрыла, пусть попарится, а пока — лепешки, чай… Может быть, хотите гранаты? Я… Масуд-ака!
— Да, да…
Он не видел, как улетучился, растаял пар над его чаем, не слышал, что говорила молодая хозяйка. Вскинув голову, он прислушивался к чему-то другому. А из другого мира сюда пока не долетало ни одного звука, кроме отдаленного и редкого лая собак. Масуд улыбнулся, посмотрел на девушку и увидел, что глаза ее переполнились слезами. Слезы сорвались с ресниц и покатились по щекам. Быстрые, копившиеся давно и лишившиеся вдруг выдержки…
— Дильдорхон! Что с вами?
— А с вами? — спросила она. — Я вас пригласила, потому что верю вам. А вы мне — нет. Все смотрите на дверь, все слушаете… нет ли кого за ней! Хотите — открою? Нараспашку!
— Дильдорхон!
— Нет! — она тоже пыталась улыбнуться. — Я не обижаюсь на вас. Рядом с этим домом убили двух учителей. Но я-то… я тут ни при чем! Я хочу, чтобы вы мне верили!
— Дильдорхон, — повторил он ласковей.
А она подумала: требую, чтобы он мне верил, а сама молчу о Шерходже, который был здесь. Да ведь каждое мгновенье может распахнуться дверь, и вернется Шерходжа, быть может не один, а со своими дружками, картежниками из чайханы? Что тогда? Ей стало страшно, так страшно, как еще никогда в жизни не было, и, прижав кулаки к груди, она потребовала каким-то пронзительным, властным шепотом:
— Лучше уходите! Уходите из этого дома! Сейчас же уходите!
Масуд разломал лепешку, захрустевшую в пальцах, положил перед Дильдор самые мягкие куски, а себе взял потоньше, прохваченные огнем, ломкие, любимые, они напомнили ему дом. Чай остыл, но был вкусен. Масуд хвалил лепешку, выщипывал ягоды, розовые, как утро, из горы винограда на втором подносе с краю стола, подлил себе горячего чаю, поинтересовался, не заменить ли чай девушке, и все это делал с легкой улыбкой, а Дильдор не унималась: