— Прошлым летом умер отец. Мама перестала улыбаться, разговаривать, не прошло и недели, она, как свечка, растаяла. Это бывает, я сама это видела…
Обе замолчали, задумались, опустили голову, и Салима вздохнула.
— Говорят же старики: в жизни горе с радостью неразлучны. Так вместе и живут… — И спросила, чтобы отвлечь соседку от горестных воспоминаний: — Вероятно, отец и научил вас грамоте?
— Раньше девочек не полагалось учить, да я и не очень рвалась. Не надо, так и не надо… Но отец у меня был умный и смелый человек. Я уже девушкой стала, когда он раскрыл передо мной тетрадку и заставил взять в руки карандаш. «Времена меняются, Назокат. Учись!» А позже сколько раз я благодарила его! Как мне пригодилась его наука, когда пошла на курсы по подготовке учителей! Успела сказать ему, еще живому, — рахмат, спасибо…
— А читать любите?
— Конечно. Мой муж Махкам-ака много ездит, во всех поездках не только делами занимается, книги собирает, привозит и отдает мне: «Почитай, дорогая… У меня-то времени нет, ты почитай, а потом мне расскажешь…»
Так они разговаривали и пересмеивались, и Назокат заключила:
— Да, чем больше человек занят, тем больше ему нужна жена!
И Салима спросила ее:
— Не собираетесь женить Масуджана?
Задать-то Салима этот вопрос задала — как-то непроизвольно, но тут же зарделась. Сидела вся алая, как горный тюльпан, опустив глаза и теребя длинными пальцами, накрашенными густой хной, бахрому скатерти на низком столике. А Назокат, не замечая ее смущения, потому что смотрела куда-то вдаль, где пеплом покрывался закат, и думала о судьбе сына, ответила:
— Пора его женить. Двадцать два исполнилось! Но мы с мужем не собираемся неволить сына. Отец его как-то сказал — пусть сам выберет ту, которая ему по душе!
Теперь она заметила необычное замешательство девушки, но Салима, неосторожно задавшая свой вопрос, решила доводить дело до конца, — как говорится, падать так падать, — и спросила еще:
— А есть у Масуджана девушка по душе?
И прикусила свои пухлые губы, пригнула голову еще ниже. А Назокат, приглядываясь к ней и поражаясь, что раньше ничего не замечала, ответила поскорей:
— Думаю, нет. Если бы Масуджан полюбил кого-то, то уж я бы, его мать…
— Не мать, а аяджан! — перебила Салима, приподняв лицо с еще пламенными щеками. — Почему Масуд зовет вас так — ая, когда все дети вокруг зовут маму — опа?
— Мы — ферганцы. Везде — опа, а в Фергане маму зовут — ая.
— А это чьи? — Салима отвернулась и, распахнув глаза, сквозь открытую дверь смотрела на стену комнаты, увешанную музыкальными инструментами. На разноцветных гвоздиках — кто-то не поленился, покрасил их — висели дутар и танбур, кашгарский рубаб и флейта…