Затем мне был предложен пост министра печати, в это время его возглавлял мой друг Михаил Полторанин, с которым мы были единомышленниками и придерживались взглядов конструктивной оппозиции, что совершенно и правомерно для печати, которая призвана защищать свободу слова, что едва ли не самое главное из завоеваний демократии. Я снова отказался, тем более что понимал: независимая позиция Полторанина мешает в конфликте Ельцина с парламентом, цель которого – отсечь от президента людей, способных на него влиять вопреки якобы всевластию этого непримиримому президенту парламента. Следующим предложением был пост министра культуры, с этой идеей выступил депутат Басилашвили, актер Петербуржского товстоноговского театра. Я действительно хорошо знал театр и был знаком с Товстоноговым, всё было логично, так как я вырос в театральной семье. Тем не менее предложение было для меня достаточно неожиданное, и я опять отказался. Во время одного из моих визитов, как депутата, к Ельцину в кабинете оказался Руцкой. Тогда была толчея вокруг поста министра иностранных дел. Неожиданно Руцкой вмешивается в наш разговор и произносит тираду:
– Вот, мы, Борис Николаевич, никак не можем договориться по поводу министра иностранных дел, так вот он сидит перед вами.
У меня с Руцким были неплохие отношения, и я мог оборвать его, почти не оглядываясь на должность вице-президента:
– Остановись, Саша. Это невозможно, я плохо знаю английский язык.
И тут неожиданно вмешался Ельцин:
– Но вы ведь его изучите?
– Разумеется, изучу, но это не моё предназначение, Борис Николаевич.
А затем, спустя две недели, а может, и больше, я вновь оказываюсь в кабинете Ельцина в связи с идеей создания Российского телевидения и радио. Я, как заместитель парламентского комитета по СМИ, был автором этой идеи. И вдруг Ельцин делает мне предложение возглавить Российскую телерадиокомпанию. Я привычно собираюсь ответить отказом, и тогда Ельцин произносит фразу, которая в полном смысле этого слова сразила меня наповал:
– Вы что, вообще не хотите нам помочь?
Я понял, что президент прижал меня к стене. Отступать некуда, и я согласился.
Вот такая история, никого и ничего рядом, вышел из кабинета Ельцина в пустоту. Ни стола, ни стула, ни кабинета, помещения как такового, как нет и команды, как и частоты вещания, ничего нет, деньги тоже теоретически только предполагались.
Я смотрю на Ельцина и говорю:
– Борис Николаевич, в революцию, когда назначали комиссаров, как глав нового предполагаемого ведомства, для начала выдавали вновь назначенному кожаную куртку и маузер.