– Брысь ты! – шепнула Салли, когда кот Ворон прыгнул к ней на колени и запустил когти в ее любимое голубое платье. – Пшел отсюда!
Но даже когда вошла мисс Маллинз и, постучав по столу линейкой, строгим голосом предложила Салли немедленно – tout de suite – очистить помещение от кошек, если не хочет остаться после уроков, противные зверюги уперлись и ни в какую не захотели уходить. Класс охватила паника, самые впечатлительные зашушукались о ведьмах. За ведьмами, как известно, часто таскается следом нечистая сила в животном обличье, исполняя злую волю. И чем нечистой силы больше, тем гаже ведьмины повеленья, а тут этой пакости набилась целая орава. Кому-то из ребят стало плохо, кто-то до конца жизни с тех пор не переносил кошек. Послали за учителем физкультуры, но, как он ни старался, размахивая метлой, кошки не уходили.
Один мальчишка в заднем ряду, который нынче как раз стянул у отца коробку спичек, воспользовался случаем посреди всеобщей суматохи и поджег Ворону хвост. По классу, опережая вопль кота, мгновенно распространился запах паленой шерсти. Салли, не размышляя, кинулась к Ворону и, упав на колени, сбила огонь подолом любимого платья.
– Хоть бы с тобой самим стряслось что-нибудь! – крикнула она мальчишке, который поджег Ворона. А после поднялась, лицо и платье в саже, баюкая кота на руках, как ребенка. – Увидел бы тогда, каково это! Узнал бы, что чувствуют другие!
В этот самый миг наверху прямо над ними класс затопотал ногами – от радости, так как обнаружилось, что все диктанты изжеваны учительским английским бульдогом, – и с потолка на голову дрянному мальчишке свалилась звукопоглощающая плитка. Мальчишка, с помертвелой под веснушками физиономией, как подкошенный рухнул на пол.
– Это она, – вырвалось у кого-то из детей, а те, кто промолчал, разинули рты и вытаращили глаза.
Салли с Вороном на руках выскочила из класса, и кошки последовали за ней. Всю дорогу домой по улице Эндикотт и по улице Пибоди они путались у нее под ногами, мешая пройти в парадную дверь и подняться по лестнице, и до самого вечера скреблись к ней, даже после того, как она заперлась у себя.
Салли проплакала целых два часа. Дело в том, что она любила этих кошек. Украдкой выставляла им блюдца с молоком, носила их в плетеной сумке на улицу Эндикотт к ветеринару, когда они увечили друг друга в драке и у них воспалялись раны. Души не чаяла в этих чертовых кошках, хотя, когда, готовая провалиться сквозь землю, сидела в классе, рада была бы, если б у нее на глазах их утопили поочередно в ведре с ледяной водой или же расстреляли из ружья. И пусть она, как только справилась с собой, вышла оказать помощь Ворону, промыть и забинтовать ему хвост, все равно знала, что в душе предала его. С того дня Салли сильно упала в собственных глазах. Она уже не просила тетушек побаловать ее чем-нибудь или хотя бы наградить за то, что заслужила. Ей не нашелся бы более суровый и придирчивый судья; Салли изобличила в себе изъян, – нехватку сострадания и стойкости, и наказанием себе с той минуты назначила самоотречение.