Насколько он успел заметить по дороге: сельчане народ более покладистый и толстокожий. Горя ему мало, что вот так же завтра будет метаться. Впрочем, и правильно! Долой мысли, если изменить ничего нельзя. И самое главное понять еще ни черта невозможно! Потому что в армии только полчаса или час находишься. Короче — ничего страшного. Набьют Витьке морду раз, два, а он будет молчать, не сопротивляться. Потом присмотрится, что к чему. Сделает выводы. Тогда может видно будет! Ну а если уж достанут, конечно вынесет кому-нибудь челюсть, черт с ним! Уговорили. Сильнее прочего в жизни страшит неизвестность! Шпала срока не боялся. Трояк — больше за увечие дедушек не дадут. На год длительнее — всего и делов-то! Но вдруг как не посадят, а оставят служить. И здесь разберутся своей властью! Что-тогда? Валить кого-нибудь. Или запрут в дисбат. Говорят, хуже зоны!
Лучше и вправду ни о чем сейчас не думать, а постараться уснуть. Только вот чертова натура! Привык всем возмущаться настолько, что стоило сержанту скомандовать о тишине, как сейчас же почувствовал Витька — неудобно лежит. И чем больше пытался об этом забыть, тем сильнее чувствовал. А приказ чтобы по нужде не выходить?! Теперь вот ему невыносимо охота! И вправду:
С такими замашками служба медом не покажется.
Но ведь полчаса-то уже прошло. Нет, так в конце концов жить невозможно! Вот сейчас Шпала досчитает до десяти, встанет и пойдет в туалет. Раз, два… девять, десять! Нет, пожалуй это слишком мало, нужно потерпеть, нужно еще до десяти. Раз, два… В коридоре послышался шорох. Кто-то вошел в казарму и голос, уже знакомый ответил другому — незнакомому:
— Есть икские и много. Сегодня привезли восемьдесят человек, половина Икские.
— А из самого Икска есть? — спросил незнакомец.
— Есть двое.
— Позови.
Черт возьми, всего сорок икских из трехсот, всего двое из самого города. В проходе застучали шаги. Витька закрыл глаза. Его легонько встряхнули за плечи. Шпала делал вид, что спит. Не открывая глаз потянулся, переменил позу и лег на бок. Его принялись тормошить сильнее. «Чему быть, того не миновать, — подумал Витька, все равно ведь не угомонятся, пока не разбудят!» И он открыл глаза. Над Шпалой наклонился тот самый солдат, который накануне выяснял место призыва каждого из поступивших.
— Ты ведь из самого Икска? — неуверенно сказал он, — Иди, там к тебе землячок пришел.
Витька не сообразил сразу что лучше, отказаться, или это будет еще хуже? Оделся и вышел в коридор. У тумбочки дневального, перегораживая собой весь проход, стоял двухметровый шкаф. Косая сажень в плечах. Милюстиновая офицерская повседневка, выцветшая и выветренная, вытертая до особого блеска. Приталена. Сапоги даже не яловые, а вообще хромовые!!! Гармошкой, начищены до зеркального блеска. Носки ужжены «кирпичиком». Ремень из натуральной кожи приспущен на самые… Бляха обшорканная, так что звезда сплошная без серпа и молота круто выгнута. Ворот у гимнастерки нараспашку, за ним клинком на груди зебра тельняшки. Крохотная пилотка, как бумажный кораблик, на макушке и сдвинута набекрень массивной головы. На груди несколько значков. Шкаф протянул Витьке загорелую широкую ладонь: