Они шли обратно на КПП, капитан притих, хмурился, о чем-то думал.
— Третий раз за последнюю неделю появляется этот тип. Прикатит на мотоцикле, бегает, мельтешит, а зачем, непонятно. А тут еще этот фарс с переодеванием.
— Думаете, что… — начал Никита.
— Нет. Не думаю. Слишком все топорно.
— Тогда почему вы беспокоитесь?
— Обязанность моя — обо всем здесь беспокоиться. Может, и нет ничего, какой-нибудь коммивояжер ездит с образцами… Но ведет себя непонятно, а этого не должно быть.
Стремительно наступали сумерки. Когда поужинали, выпили по случаю приезда бутылочку вина, совсем стемнело.
Наступила первая ночь на границе, первая ночь новой жизни, в новом доме.
Так прошел этот нескончаемо долгий день.
* * *
Самолет приземлился в Каспийске, надо было выходить. Гулять предстояло минут сорок.
Над раскаленным полем аэродрома дрожал горячий воздух, иногда под порывом ветра марево раскачивалось, и тогда самолеты, служебные постройки, заправщики казались смазанными, нереальными.
Никита забрел в чайхану. Крытая гофрированным пластиком чайхана была миниатюрной моделью предбанника ада.
В розовой духоте, обливаясь горячим потом, сидели невозмутимые люди в стеганых халатах и вливали в себя пиалу за пиалой кок-чай.
Между столами сновал с расписными чайниками в руках бойкий, разбитной чайханщик, что-то говорил по-туркменски, шутил и сам же заливисто хохотал над своими шутками. Чаевники одобрительно кивали, но лица их оставались по-прежнему невозмутимыми.
Никита попытался войти, но раскаленный, густой до осязаемости воздух, толкнул его в грудь, и Никита остановился. Нет, надо обладать особой термостойкостью, чтобы пить горячий чай в этой парилке.
«Крупным, наверное, мыслителем был деятель, построивший на солнцепеке сие сооружение, — подумал Никита, — зимой холодильник, летом доменная печь. Все правильно, только поставлено с ног на голову».
Он вспомнил чайхану в Кушке, где жара была почище, чем в Каспийске. Та чайхана была изумительна: с саманной солнценепроницаемой крышей полуметровой толщины, прикрывающей решетчатое возвышение, на котором, полулежа, пили душистый чай люди.
Чайхана стояла поперек широкого арыка, и сквозь щели в решетке поднимался освежающий резкий холодок.
Таня и он уже считали себя старожилами. Они успели полюбить и горы, и пески, и арыки, научились пить вприкуску зеленый чай из пиалы, держа ее тремя пальцами снизу, полюбили карачорпу — черный суп, необыкновенную на вкус похлебку, сваренную из сильно прожаренного мяса. А главное, полюбили людей — неторопливых, добрых и гордых. Они сидели тогда над арыком и были так счастливы, что Никите внезапно сделалось страшно. Он взглянул на Таню, увидел ее сияющие распахнутые глазищи, и ему вдруг трудно стало дышать, и на глаза навернулись слезы; оттого, что солнце плавится в небе и печет нещадно; оттого, что арык лопочет и всхлипывает; оттого, что рядом сидит самый близкий, любимый человек и нежность переполняет душу, оттого, что жить прекрасно и весело.