Глядя пустыми глазами на серую, тусклую гладь, отливающую сининой, Олег машинально общипывал небольшую, с детский кулачок, корзиночку подсолнуха, неизвестно как попавшую ему в руки.
Отщипнет один солнечный лепесток и бросит. Отщипнет другой — и тоже бросит… Можно было подумать, что на холодном бесцветном песке у ног Олега кто-то нечаянно рассыпал апельсиновые дольки. Но Олег ничего не видел: ни этих легчайших лепестков, ни азартных стрижей, ни курчавого туманца, воровато жавшегося к противоположному берегу. Перед его глазами стоял разгневанным лешим старый Лукшин… Откуда Олегу было сейчас знать, что всякий раз, стоит ему лишь на минуту вспомнить нынешнее утро, утро его радужных, разбитых вдребезги надежд, как перед его взором непременно возникнет, точно живой, крепкий еще с виду, но такой беспомощный в своем горе старик…
Верхом, по-над самой кручей, не спеша шагали девчонки. Одна из них, востроглазая, заметив сидевшего на лодке Олега, бойко запела:
Ой, подруга милая,
Горело небо синее.
Горело небо, таяло,
Любовь страдать заставила.
И тотчас — едва она кончила — припевку подхватила другая:
Из-за лесу, из-за сосен
Поддувало холодком.
Не твою ли, милый, совесть,
Относило ветерком?
— Ладно разоряться-то! Что вы, баламута не признали? Поберегите голоса до вечера! — усмехнулась третья девчонка. — Жалко, нет у нас такого обычая… читала я в одной книге. В Атлантическом океане на островах каких-то — уж не помню на каких — жених перед венцом должен непременно простоять всю ноченьку напролет на одной ноге. Да вы не хохочите, это правда! Всю ночь жених должен простоять на одной ноге «на стене влюбленных». У самого что ни на есть обрыва над океаном. Одно неосторожное движение — и он, сердечный, вдребезги разобьется о подводные скалы.
— А помогает, Анютка, обычай-то этот? Невестам островным? — уже издали спросила со смехом одна из подруг. И, не дожидаясь ответа, запела отчаянно весело:
Брошу розу под березу,
Подберите кто-нибудь.
От меня милой уходит,
Я скажу: «Счастливый путь!»
Зря старались проказливые девчонки — не повернул Олег головы, не посмотрел им, шустрым, вслед. Он даже не сразу оглянулся, когда час спустя его позвали с кручи:
— Э-эй, Олег!.. Ты оглох, Плугарь?
Над обрывом маячил Ленька Шитков, ухватом расставив ноги. И все так же требовательно горланил, суматошно махая замасленным беретишком:
— Оле-эг! Сюда… бузуй немедля сюда!
— А у тебя чего там? — с удручающим равнодушием спросил Олег, все еще не думая вставать.
— Давай, давай! — покрикивал Ленька. — Мне с тобой некогда почесухой заниматься!