Женщину зовут Варвара Артемовна Грисенко. Она из Днепропетровска — там родилась и теперь после долгих странствий по белу свету снова живет на прежнем месте.
— Словно и жизни не было, — слышу я ее ровный, спокойный голос и вижу белую полоску мелькнувших в улыбке зубов. — А помотало меня дай бог! И партизанила и в гестапо сидела… Есть что вспомнить на старости лет.
— Ну, какая же вы старуха! — искренне говорю я. — Вам от силы сорок.
— Нет, уже пятьдесят. А тогда, в Перемышле, я совсем девчонкой выглядывала… — Она вздыхает. — Хорошее было время, другого такого не знаю.
Женщина спохватывается:
— Но ведь вам про оборону нужно, а я про свое…
— Ничего, ничего, — успокаиваю я. — Давайте все по порядку.
Чувствую, что ей очень хочется рассказать не только о войне, но и еще о чем-то, для нее дорогом и неповторимом. И она рассказывает.
…Приехала она в Перемышль летом 1940 года. По вербовке, как вольнонаемная, в одну из военно-строительных организаций. Почему именно в Перемышль, она сейчас не помнит. Да и тогда, наверное, не знала точно. Просто тянуло по молодости в дальние края. А тут еще говорили, что в Западной Украине, которую недавно, год назад, освободили от панов, жизнь какая-то особенная, чудная, вот и поехала посмотреть.
И правда, попала она словно в другой мир. Городок старинный, чистенький, улицы узенькие, вымощенные каменными плитками, а дома высокие, под черепицей и темные, как в сказке. Почти на каждой улице церковь или монастырь. Начнут в колокола звонить, хоть уши затыкай. И попов в городе было много. А еще больше военных…
— Ну, обвыкла, поосмотрелась. Город пограничный: большая его часть — называлась она Присанье — наша, советская, а меньшая — Засанье — принадлежала немцам. Граница проходила по реке Сан, небольшой реке, шагов в сто шириной. Через реку мост — высокий, чугунный, на две железнодорожные колеи, у каждой арки, с той и другой стороны, пограничные будки. Наша — зеленая, с красной звездой, у немцев — полосатая, черная с белым. По набережной гражданским ходить запрещалось: там была «зона» и шло строительство дотов.
Вот в том самом управлении, которое их строило, я и работала машинисткой. Работали мы, вольнонаемные девчата, дружно, весело, — говорит женщина. — Иной раз до поздней ночи стучали на машинке, а усталости не чувствовали. Потому что молодость. Да и обращение хорошее, человеческое, это главное. И все начальники были приветливые, уважительные. Особенно нравился нам самый старший по званию — Александр Дорофеевич… — Женщина задумывается, вспоминает. — Комиссар он был, а вот как фамилия — забыла. — Она с досадой стучит себя по лбу. — Ну, как его… Такой веселый, бойкий и уж очень уважительный к людям. Ну, да ладно.