Направляясь к берегу, они работали веслами, стоя на коленях.
— Все! Хватит, товарищи! Отдыхаем! — скомандовал Колосовский. Он воткнул в землю шест и выпрыгнул на берег.
— Давайте закурим! — крикнул ему Василий.
Колосовский развел руками:
— С удовольствием бы закурил, дорогой мой, но… нечего.
Дада сосал холодную трубку. Василий прошелся по берегу, остановился у крайней лодки, где сидел Маяда. Старик закуривал.
— Одо, дами бе?[23] — спросил Василий, наклоняясь к нему.
Маяда утвердительно закивал головой, вынул из кармана берестяную коробку в виде портсигара и насыпал Василию горсть самосада. Василий роздал табак всем курящим. Только Нечаев отказался.
— Я решил бросать, — сказал Андрей Петрович. — И вам советую.
— Правильно! — поддержал его Динзай. — Когда табаку нет, зачем курить? Я так всегда думаю. Другие люди нехорошо делают, чай курят, орешниковый лист, потом сердце болит. Верно?
— Однако вы все-таки не отказались сейчас? — улыбнулся Нечаев.
Динзай смутился.
— Это я у себя в кармане нашел немножко.
Подходя к Тивяку, мы заметили впереди оморочку. Кто-то, ловко орудуя двумя шестами, переплывал реку. Дада и Василий заспорили: кто это — русский или удэгеец? Для того чтобы так проворно ходить на этой неустойчивой, маленькой и легкой лодчонке, нужна многолетняя практика. Решив, что это какой-то охотник, они успокоились. Каково же было наше удивление, когда в этом охотнике мы узнали Федора Ивановича Ермакова. Подтащив оморочку к берегу, он вытянул ее из воды и, сняв свою выцветшую от солнца шляпу, стал размахивать ею в воздухе, приветствуя нас по-удэгейски:
— Багдыфи! Сородэ!
— О, Федя все равно охотник! — говорил Дада возбужденно.
Наш бат первым причалил к берегу. Оказывается, Ермаков уже не раз выходил встречать нас.
Тивяку… Это был последний населенный пункт, если можно назвать так единственный дом, обитателями которого были Ермаковы.
— Тибеу! Тибеу! — напевал Дада, выгружая бат.
«Тибеу» — значит стриж. Здесь много стрижей, оттого и реку назвали Тибеу (позднее — Тивяку). Река Тивяку впадает в Хор справа, как раз около домика Ермаковых.
— Вот здесь я был восемь лет назад, — тихо проговорил Колосовский, когда мы, поднявшись на гору, шли по тропе к дому.
Повсюду буйно цвела золотая розга. Прямо на тропу выползали плети тыквы, уютно желтели круглые шапки подсолнухов, кое-где еще доцветали кусты картофеля, и все это после бескрайных и необжитых таежных просторов привело нас в шумный восторг.
— Маруся! Что же ты сидишь там? — крикнул Федор Иванович своей супруге, выбежавшей на крыльцо. — Посмотри, сколько гостей!