— Хорошо. Мы тебе верим, Шуркей. Но зачем ты кричал? Нельзя так грубо разговаривать со старшими. Это нехорошо. Понимаешь?
— Он всегда такой, — безнадежно махнул рукой Маяда.
— А вы, Маяда, поищите трубку хорошенько. Давайте быстрее все поищем. Может быть, она где-нибудь тут лежит? Надо посмотреть как следует.
— Вот, действительно, потеря… — заметил Нечаев, подошедший к нам. — Небось лежит у него где-нибудь в кармане… Смотрите, солнце-то как высоко поднялось. Что же мы из-за трубки будем до обеда здесь стоять?
— Не могу итти без трубки. Пусть отдаст, — настаивал между тем старик, косо поглядывая на Шуркея.
Тот уже молча обстругивал шест, еле сдерживаясь от гнева. Я наклонилась к старику:
— Так вот, Маяда, вы знаете, что Шуркей не брал вашу трубку? Зря вы на него сердитесь.
— Почему так ручаешься за него? — спросил Маяда, приподымаясь на колено.
— Если человек говорит: «Не брал», — надо ему поверить. Мы должны верить друг другу. Иначе в экспедиции нельзя. Понимаете?
— Как можно верить этому парню? — возмущался старик, видя, что Шуркей улыбается.
— Нашли! — закричала вдруг Намике, стоявшая у самой воды. Она взяла трубку из рук своего сына Коли и в три прыжка добежала до Маяды. — Вот, возьми, — сказала женщина ласково. — Совсем плохая память стала.
— Где нашли? — встрепенулся Маяда, обрадованный, как ребенок. Выслушав Колю, он закивал головой: — Правильно, там оставил, на камне. Рубаху стирал. Совсем забыл.
Вид у старика был растерянный, виноватый. Значит, он сам себе стирает белье? Я отозвала Намике в сторонку и спросила у нее: почему она не поможет старику в таком деле?
— Вы же здоровая женщина. Вам ведь нетрудно было выстирать ему рубаху. Верно?
— Конечно, — пожала плечами удэгейка. — Просто как-то не подумала. Теперь буду так делать.
Лидия Николаевна, стоявшая рядом, тронула меня за плечо:
— Посмотрите на Шуркея…
Шуркей сидел, обняв руками колени, и задумчиво уставился взглядом куда-то в одну точку.
— Все время, если плохое дело, значит Шуркей виноват. Да? — говорил он с обидой. — Почему так?
— Потому что, наверно, ты когда-нибудь сказал неправду. Один раз обманул, и тебе перестали верить, — заметила Лидия Николаевна, подходя к нему. — Ничего, ты не обижайся. Это дело поправимое.
В тот день Шуркей был молчаливым. По реке ни разу не пронеслась его песня. Обычно он стоял в носовой части бата, весело взмахивая шестом, пел или насвистывал, оглядываясь по сторонам, дразнил идущих сзади, хохотал. И вдруг стал сосредоточенным.
— Сердится немножко, — сказал про него Василий, видя, как Шуркей изо всей силы налегает на шест, стараясь обогнать наш бат во что бы то ни стало. — Смотрите, как хорошо работает, когда сердитый. Эй, Шуркей! Закурим давай!