Цебиков понял, к чему этот рассказ, не соглашался с Подкорытовым, но в глубине души все же шевелилось сомнение: а может, это действительно так? Одно дело — кино, другое — жизнь. Но и в жизни видно, кто поступает хорошо, а кто плохо, только грани между хорошим и плохим иногда очень стерты и то и другое может совмещаться в одном. Вот их, например, никто не ругал за опоздания, а, наоборот, хвалили за то, что они справляются с работой, новую картину «крутят» на каждой заставе.
«Рисковать нужно там, где нужно» — таким туманным заключением успокоил себя Цебиков.
«Козлик» носился по пыльным дорогам, гладил брюхом грязь в распутицу, карабкался на перевалы, перебирал колесами стертые бревна на ветхих мостиках… Шли месяц за месяцем. И вот уже нет рядом Подкорытова. Где-то он теперь? И вдруг этот, новенький. И машину ведет не так, как Подкорытов. Тот водил ее степенно, серьезно, смотрел на дорогу из-под нахмуренных бровей, как бы прицениваясь, и вообще был на своем месте. А этот… То отвалится на спинку сиденья, упираясь руками в баранку, то пригнется к ней, как лихач-мотоциклист — ему бы еще фуражку козырьком назад да очки. То крутит баранку одной рукой, а другой облокачивается на дверку, высовывает голову в окно, посвистывает и напевает. От его широкого лица, от короткого, чуть вздернутого носа, обсыпанного веснушками, от голубых глаз и непокорного рыжеватого ершика «веет» аварией.
Цебиков искоса смотрит на него, потом переводит взгляд на знакомые до мелких штрихов безлистые деревца у арыка, пересекающего дорогу, на горы, горбящиеся слева, на белую черточку заставского дувала у подножия, долго глядит на пыль, вырывающуюся из-под правого колеса конусом, провожает глазами запыленные под цвет земли серые кустики верблюжьей колючки, думает, и его мысли прерывает голос:
— Вот так и будем по заставам мотаться? — спрашивает новенький и улыбается чему-то своему. Не дождавшись ответа, он с той же довольной улыбкой продолжает:
— Дело, вот это дело! А то крутишься по участку одной заставы, как белка в колесе. А разве то езда? Тесно там, разогнаться негде. А я люблю так, чтобы ветер в ушах и места новые. Здесь — простор!
Он опять высунулся в окно и запел песенку, известную, наверное, только ему одному.
За курганом влево ответвляется узкая дорога, бежит мимо развалин древнего поселка, через бревенчатый мостик в горы, к перевальчику, через горбатую, как верблюд, вершину. За перевалом еще одно разветвление. Когда шел дождь, Подкорытов от этого перевальчика всегда сворачивал на третью заставу — ближе, и дорога ровней. А до четвертой…