– Гранатами, пли!
Несколько сотен гранат полетели вниз. Благо, сверху они пролетали очень большое расстояние. И ущерб от них оказался более чем впечатляющ. Правый фланг торнийцев будто корова языком слизнула. Доставалось торнийцам и с редута, откуда арбалетчики встречали конников ужасающе плотным арбалетным огнём. Но торнийцы остервенело рвались вперёд, уже не глядя на потери, и на гибель своих сослуживцев. И даже последний ров не стал для них препятствием. Первые ряды проваливались, но остальные перепрыгивали, перескакивали, неслись по своим, и уже взметнулись на редут. И тут их встретили в копья пехотинцы с ростовыми щитами. А из-за щитов в ряды кавалерии полетела новая порция гранат, противопоставить взрывам которых торнийцам было нечего. Буквально за несколько минут торнийская конница лишилась четырёх пятых своего состава, и лишь три-четыре тысячи выживших ударили в копья, чтобы откатиться назад, теряя ещё больше под градом арбалетных стрел и непрекращающегося потока гранат. И панцирная пехота, увидев разгром кавалерии, начала отходить. Тогда я отдал приказ на спуск. Мы скинули вниз верёвки и стали скользить один за другим. Я пошёл в числе первых, спрыгнул на землю, быстро оглянулся, поставил щит и ожидал других. И вот, стена щитов стала расти слева, справа. Мы расширяли плацдарм. А с редута деловито спускались наши войска, кого-то добивали, остальных вязали и гнали в кучу.
Когда с холма спустились все пять с половиной тысяч моих ратников, я отдал приказ выдвигаться вслед за панцирниками в лагерь противника. Ко мне присоединилась ещё и полутысяча спецназа. Успех надо было закрепить, не дать торнийцам прийти в себя и организовать отступление, так как оставшиеся уже ни о каком нападении не помышляли. Мы шли быстрым шагом, но строй не разрывали, и, как оказалось, не зря. Только мы пересекли канаву, заваленную трупами и мешками с землёй, как торнийцы, увидев нас, всё же попытались организовать сопротивление. И обстреляли из луков. Сомкнув щиты, мы ответили слитным арбалетным залпом, и лучников просто смело, прорядив их строй, будто тяпкой сорную траву. Тогда панцирники побежали к нам. Побежали, как и принято в этом мире, неорганизованным стадом баранов.
– Держать строй! – орали тысячники Курт и Макс. – Гранаты – пли!
Две сотни гранат улетели вперёд, там рвануло, но часть пехотинцев всё же добежала, и, накинулась, обезумев, на наш строй. И началась рубка. Первый наш ряд бил мечами. Второй ряд бил сверху за щиты длинными копьями. Но обезумевшие торнийцы тоже собирали смертельную жатву. Они впервые добрались до врага, впервые вступили в бой, и, похоже, решили умереть все до единого. Наш первый ряд разрывался раз за разом, и только железная дисциплина позволила вновь смыкать щиты. Но при этом мы отступали. Шаг за шагом. Теряя всё больше бойцов. Я выдвигался в первый ряд. Рубил. Отражал. Снова рубил и колол, и опять отступал, чтобы отдохнуть. Раз за разом. И, наконец, всё кончилось. Вначале справа мы услышали крик – то выметнулась наша, лесанийская конница. И удар её в незащищённых фланг врага был страшен. Кого кавалеристы не порубили – тех смяли конями, и когда торнийцы побежали, конница рванула догонять, азартно рубя незащищённые спины. А передо мной загарцевал на лошади граф Шеридан, крича от переизбытка чувств: