Лорд Рэндольф задумался. С одной стороны, Уэскотта стоило бы одёрнуть, напомнить ему о прошлогодних договоренностях. Вот и венский резидент запрашивает, готовить ли акцию по изъятию пленника… А с другой – пока ничего толком не ясно: от Стрейкера, из Конго никаких известий, крейсер «Комюс», посланный на перехват русской экспедиции, вернётся не раньше, чем в августе, да и то, если повезёт.
Он покопался в ящике стола и извлёк пухлую папку с донесениями за последнюю неделю. Что-то похожее мелькало, совсем недавно…
Ну вот, пожалуйста: донесение о недавних событиях в Санкт-Петербурге. Вооружённый налёт на штаб-квартиру самого закрытого из российских департаментов. Кроме того – то ли гибель, то ли исчезновение некоего господина, тесно связанного с деятельностью Уэскотта в русской столице. А что, если это имеет какое-то отношение к нешуточному интересу «Золотой Зари» к африканской экспедиции Семёнова?
Нет уж, лучше обойтись без поспешных, непродуманных действий, о которых возможно, придётся потом сожалеть. И не только сожалеть – исправлять ошибки, тратя на это время и ресурсы, которых не так уж и много. Пусть Уэскотт и его коллеги занимаются пока своим делом, а уж он проследит за тем, чтобы с них, как и с их союзников, вроде Гвидо фон Листа, не сводили глаз.
Лорд Рэндольф взял колокольчик, встряхнул, наслаждаясь чистым хрустальным звоном. В дверях кабинета неслышно возник лакей.
– Кирби, будьте любезны, вызовите моего секретаря. Я буду диктовать. И… – он помедлил, – …скажите, наконец, чтобы принесли чай!
Королевство Бельгия,
Антверпен.
июль 1888 г.
Виктор с трудом разлепил глаза. Ломота во всём теле (он уснул за столом, уронив голову на окрещённые руки), как и безошибочные водяные часы мочевого пузыря, подсказывали, что спал он довольно долго. Они – и серый ранний рассвет, разливающийся над черепичными крышами Антверпена.
Он встал и заторопился, было, в уборную, и тут же вспомнил, что удобства здесь заменяет фаянсовый ночной горшок с ручкой и дурацкими голубенькими цветочками на боку. Ночная ваза, чтоб её…. Увы, скромный пансион в не самом престижном районе города мог предложить только это.
Справив кое-как нужду, он зажёг свечу (возиться с газовыми рожками не хотелось совершенно) и тут-то обнаружил, что в жилище никого, кроме него самого, нет. Судя по неразобранной постели, напарник, как ушёл с вечера, так с тех пор и не появлялся.
На часах – около шести пополуночи. Во сколько он заснул, Виктор не знал. Помнил только, что пытался убить время, просматривая принесённые Геннадием газеты – и не заметил, как провалился в забытьё. Но даже тяжёлый, без сновидений, сон был благом – нервотрёпка последних дней выпила его до донышка. Нервотрёпка – и хроническая неопределённость, судорожные прыжки с парохода на поезд, потом снова на пароход; глухой ужас, испытанный при пересечении границы Второго Рейха и Голландии. И, наконец, громадное облегчение, когда усатый немецкий капрал в шлеме-пикельхаубе и серо-голубом мундире равнодушно скользнул взглядом по их с Геннадием паспортам и протянул владельцам: «битте!»