Сколько лет она не ходила этой тропинкой? Много! Во взрослом возрасте, кажется, ни разу. Если ей было нужно попасть в деревню, она ехала туда на машине кружным путем. Собственно, и в деревне Мирослава появлялась нечасто. Там остался только один человек, которого она была рада видеть.
Но все это лирика, а реальность вот она – перед глазами. Извивается между старыми кленами и липами, скользит вниз по склону, петляет уже по дну оврага вдоль русла небольшой речушки и дальше почти до самой деревенской окраины никуда не сворачивает. Вот как тут вообще можно заблудиться? Заблудиться вряд ли получится, а спрятаться?
Дети любят играть в прятки. Она сама когда-то любила. Когда-то любила, а сейчас вот… ненавидит. И себя ненавидит за проявление слабости, а еще за то, что поперлась в овраг одна, не взяла с собой хоть кого-нибудь. Это ведь было бы разумно и рационально! Чем больше людей участвует в поисковой операции, тем больше вероятность удачного исхода. И обувь не сменила! Ну что за дура такая!
Злиться на себя было легко, злость хоть и ненадолго, но все же отгоняла панику. Или что она на самом деле отгоняла? Мирослава замерла посреди тропинки, зажмурилась. Вокруг была тишина. Почти абсолютная, почти могильная. И где-то за спиной то ли шепот, то ли вздох. И легкое прикосновение к плечу…
Она не хотела кричать. Не хотела играть в эту страшную детскую игру – прятки. Но она снова в нее играет…
Раз, два, три, четыре, пять…
Я иду искать…
Кто не спрятался, я не виноват…
А тот, кто стоит позади, чье ледяное прикосновение она ощущает вот прямо сейчас, соскучился по пряткам. По ней, Мирославе, соскучился!
Ее крик, придушенный и сиплый, оборвался в тот самый момент, когда Мирослава кубарем скатилась вниз, на дно оврага. За каблуки боялась… За ноги… Тут бы шею сберечь…
Наверное, не получилось, потому что мир, который кувыркался, словно цветные стеклышки в калейдоскопе, вдруг резко остановился, и Мирослава врезалась в него всем своим неловким, неприспособленным для игр в прятки телом. Стало сначала больно, потом сразу темно. Какое-то время из темноты доносился едва различимый шепот. Какое-то время чьи-то ледяные пальцы гладили Мирославу по лицу, а потом вцепились в горло. Вцепились и принялись душить…
* * *
…Она кричала и отбивалась от этих невидимых, беспощадных рук. Она знала, что умрет, но все равно продолжала бороться за свою жизнь. До тех пор, пока кто-то не гаркнул ей прямо в ухо:
– Да угомонись ты! И глаза открой! Слышишь ты меня?
Она слышала. Она даже могла дышать. Кажется. И холод ушел, сначала сконцентрировался в ледяную иглу в позвоночнике, а потом просочился сквозь толстую подушку мха в сырую землю.