Она здесь, со мной. В три часа ночи, в “Амбассадор Ист”, где он дважды замаскирован – зарегистрировался под именем своего злейшего врага и выдает себя за человека, представляющего социальную угрозу, – призрак матери его настиг. Он не дает волю фантазиям, не сошел с ума. Сила маминого духа, хотя бы ее часть, пережила ее тело. Он всегда думал рационально, а рационалисты считают, что жизнь заканчивается со смертью тела. Но в три часа ночи, лежа в темноте – сна ни в одном глазу, – он понял, что это не так. Она и кончается, и не кончается. Есть некая духовная сила, ментальная сила, что живет, когда тело умерло, и тянется к тем, кто думает о мертвых, и вот моя мать явила свою силу здесь, в Чикаго. Многие скажут, что все это очень субъективно. Я бы и сам так сказал. Но субъективность – тоже загадка. Птицы, они субъективны? Субъективность – это просто название пути, который она избирает, чтобы пообщаться со мной. И не в том дело, что я хочу этого контакта или она хочет, и контакт этот не будет длиться вечно. Это тоже умирание, как тело умирает, так и то, что осталось от ее духа, умирает, но еще не умерло окончательно. Она в его номере. Рядом с кроватью. – Близко, – сказал он ей очень тихо, – но не слишком.
При жизни она не шла на риск и мне не противоречила. Она хотела, чтобы я ее любил. Не хотела потерять мою любовь, поэтому никогда не критиковала и не спорила. Теперь ей все равно, люблю я ее или нет. Ей не нужна любовь, не нужна поддержка, она вне всех этих обстоятельств. Осталась только нанесенная мной рана. Страшная рана. “У тебя хватало ума понимать, что литература – это литература, но все же Натан использовал и что-то реальное, а ты любила Натана больше всего на свете…”
Он не знал, прозвучит ли ее голос чудесно или отвратительно. И не узнал. Он ждал, что она скажет, но она не произнесла ни слова, только присутствовала.
– Мама, чего ты хочешь?
Но она была мертва. И не хотела ничего.
Он проснулся в просторном пентхаусе с видом на озеро. Даже не успев раздеться перед душем, он позвонил Бобби домой. Но рабочий день Бобби начинался в восемь утра. С восьми до восьми и срочные вызовы по ночам.
К телефону подошел мистер Фрейтаг. Старик пылесосил ковры и, чтобы лучше слышать, выключил пылесос. Сказал, что Бобби уже ушел.
– Утром тяжело, – сказал он Цукерману. – Я почистил духовку, разморозил холодильник. Но моя Джулия… Я хочу, чтобы она была со мной. Разве это нехорошо, разве это эгоистично – хотеть, чтобы Джулия снова была со мной?
– Вовсе нет.
– Я с пяти утра на ногах. Грегори так и не пришел ночевать. Не понимаю, как Бобби это терпит. Он даже не позвонил отцу, не сказал, где он. А теперь утро. Пошел снег. Будет метель, и сильная. Всем вокруг это известно. В “Сегодня” говорили. В газетах писали. Только Грегори об этом не слышал. Мне надо уйти сегодня утром, пока не началась метель, а Грегори нет. – Послышались всхлипы. – Снег… Снег так рано. Цук, я этого не вынесу. Снега на полметра.