– Паяц! – проворчал Непенин, обращаясь к Распутину и оглядываясь вокруг. – Стало быть, мне всё это привиделось?
– Нет, всё было всамделишное, – щебетала Аня, сворачивая окровавленную простыню, – у вас случился гипертонический криз и, чтобы не было удара, Гриша… Григорий Ефимович немедленно решил произвести кровопускание, не дожидаясь помощи на ближайшей станции.
– К сожалению, я некоторое время, как доктор, буду недееспособен, – вздохнул Григорий. – Все делала Аня.
Непенин заметил, что правая рука Распутина перебинтована у запястья и висит на перевязи.
– Аня – молодец. Крови не боится. Рука твёрдая. Надрез сделала уверенно. Нас обоих успешно перевязала. А я получил незабываемые впечатления. Не каждый день, знаете ли, дама в моем присутствии охаживает по щекам целого адмирала.
– Ты несносен, – фыркнула Анна.
– Я бы, конечно, предоставил вам возможность еще отдохнуть, но, к сожалению, нам скоро выходить.
– А разве мы не в Петербург? – удивился Непенин, – билеты ведь до конечной.
– Это маленькая уловка на случай, если кто-то телеграфирует из Гельсингфорса, и нас попробуют перехватить на столичном вокзале. Нет, наш пункт назначения – Сестрорецк.
– Сестрорецк? Никак не ожидал. Вы решили посетить тамошний курорт? Так ведь не сезон.
– Курорт – это хорошо. Думаю, вам тоже не повредит, – кивнул Распутин, – но меня в этом райском уголке больше привлекает уединенность, близость к Питеру, возможность добраться до него по морю и по суше, местный оружейный завод и общий знакомый, активно зазывавший нас обоих погостить, когда будет оказия. Вот она и случилась.
– Намекаете на Алексея Ефимовича?
– На него. Нам для дальнейшей работы позарез нужна база в тихом месте, вдали от шума городского, но с хорошим транспортным сообщением. Генерал Вандам озаботился решением этой задачи. Благо, у него после отставки времени свободного было достаточно.
– А вас не смущает, что вы возитесь с отставниками?
– Дорогой вы наш Адриан Иванович, – посерьёзнел Распутин, – разведчиков бывших не бывает.
* * *
Разница между прибытием поезда на столичный вокзал и провинциальный полустанок ощущается не только визуально. Большой город давит, прижимает к земле, заставляет принять его ритм и жёстко ему соответствовать. Выходя на перрон в столице, путешественник сразу ощущает собственную ничтожность. Вокруг столько важных персон, спешащих по неотложным делам! Даже сталкиваясь лоб в лоб с приезжими, они смотрят сквозь них вдаль, за горизонт, и собственная государственная значимость плещется в их глазах, переливается через край, низвергается чем-нибудь уничижительным от издевательски-вежливого «не соблаговолите ли пропустить», нейтрального «посторонись!» до хамского «ну, что растопырился, словно на цистерне из Владивостока приехал, вали с дороги!»… Даже лакеи и те преисполнены чувства особого, столичного достоинства, отчего напоминают индюков, неудачно скрещенных с попугаями. Сбивает с панталыку столичная суета. Мельтешение перед глазами, создаваемое праздными прохожими, повозками, курьерами, уличными торговцами, блюстителями порядка и лицами неясного социального происхождения, рождает стойкое желание забиться куда-нибудь в укромный уголок и переждать, когда этот дурдом хоть немного успокоится.