Леви живет со своей женой Лючией в большом основательном многоквартирном доме, выстроенном за несколько лет до его рождения – точнее сказать, в этом доме он родился, потому что здесь жили его родители; за исключением года, проведенного в Аушвице, и нескольких незабываемых месяцев после освобождения, он прожил здесь всю жизнь. Здание, чья буржуазная импозантность постепенно уступает напору времени, стоит между двух шеренг многоквартирных домов на широком бульваре, который показался мне североитальянским аналогом манхэттенской Вест-Энд-авеню: такой же нескончаемый поток автомобилей и автобусов, и трамваи, снующие по рельсам, и вереница огромных каштанов тянется вдоль длинных островков по обе стороны улицы, и с перекрестка уже видны зеленые холмы вдалеке у городской черты. Знаменитые аркады в коммерческом сердце города образуют прямой как стрела пешеходный проход, и эту, как назвал его Леви, «навязчивую туринскую геометрию» можно одолеть пешком минут за пятнадцать.
В большой квартире семейства Леви с тех самых пор, как он женился после войны, живет мать Примо. Ей девяносто один. Девяностопятилетняя теща Леви живет неподалеку. В соседней квартире живет его двадцативосьмилетний сын, физик; и в нескольких кварталах отсюда живет его дочь тридцати восьми лет, ботаник. Я не знаю другого современного писателя, который бы в течение многих десятилетий по своей доброй воле сохранял столь тесную нерушимую связь со своей семьей, с домом, в котором родился, со своим городом и миром предков и особенно с местной рабочей средой, а именно с индустриальным Турином, столицей «Фиата». Среди всех интеллектуально одаренных художников ХХ века – а уникальность Леви заключается в том, что он больше художник-химик, нежели химик-писатель, – он, возможно, наилучшим образом адаптировался к целокупности окружающей его жизни. Возможно, в случае Примо Леви жизнь коммунальной взаимосвязанности, наряду с его шедевром об Аушвице, составляет его глубоко одухотворенный ответ тем, кто сделал все возможное, чтобы обрубить его связи с миром и искоренить его и ему подобных из истории.
В романе «Периодическая система», который начинается с простейшей фразы, описывающей один из самых удивительных химических процессов, Леви пишет: «Дистилляция прекрасна». Ниже следует тоже своего рода дистилляция, выжимка основных мыслей оживленной беседы на многие темы, которую мы вели на английском в течение длинного уик-энда, в основном уединившись в тихом кабинете недалеко от прихожей в квартире Леви. Его кабинет – просторная, без изысков обставленная комната. В ней стоит старая софа с обивкой в цветочек и удобное кресло; на письменном столе – компьютер в футляре; на полке позади стола выстроились рядком разноцветные записные книжки Леви, а стеллажи вдоль стен кабинета заставлены книгами на итальянском, немецком и английском. Но самый запоминающийся предмет – очень небольшой: не сразу бросающийся в глаза рисунок полуразрушенного забора из колючей проволоки в Аушвице. Куда более заметны на стенах веселые конструкции, умело скрученные самим Леви из эмалированной медной проволоки – точнее, из проволоки, покрытой слоем краски, разработанной в его фабричной лаборатории. Тут есть большая проволочная бабочка, проволочная сова, крошечный проволочный жук, а высоко над столом висят две самые крупные конструкции: проволочная птица-воин, вооруженный вязальной спицей, и, как пояснил Леви, когда я не понял, что обозначает эта фигура, «человек, играющий на своем носу». «Еврей», – предположил я. «Да, да, – со смехом ответил он, – конечно, это еврей».