— Нет. На английского посла, сэра Гамильтона, — ответил майор.
Преображенцы отряхивали и поправляли форму, разглаживая складки и неровности. Штабс-капитан покачивал в руке оторванным погоном, подпоручик пытался приладить на место аксельбанты, но тщетно. Парадные мундиры оказались безнадёжно испорчены.
— Да-с, господа, скандал, — задумчиво протянул городовой. — И куда ж его теперь?
— В околоток, разумеется, — холодно ответил полковник. — Не знаю, будет ли сэр Гамильтон предъявлять обвинения, но за сопротивление аресту и этот… Гм, дебош… Да, в околоток его, пусть посидит.
— Так ведь дворянин же… — робко возразил городовой, но тут же наткнулся на суровый взгляд преображенцев.
— Под честное слово его не отпустишь, по малолетству. Да и пьяный он, набедокурит ещё, — пояснил майор.
Будто иллюстрируя эти слова, Краснослав шумно вздохнул, с присвистом выдыхая сивушную вонь, ещё полчаса назад бывшую лучшими винами ресторана «Славянинъ».
— Не змеюка я… Я же свой… Русский… — горько бормотал Кувалда, уязвлённый в самое сердце, горящее ненавистью ко всему холоднокровному и чешуйчатому.
Он по-прежнему сидел на полу, посреди битой посуды и осколков люстры, олицетворяя случившийся здесь разгром. Официанты и слуги выводили оставшихся гостей, начинали подметать и убирать, на дверь повесили табличку «Закрыто». Из гостей остались только преображенцы и компания дворян, которые с посмурневшими лицами ждали вердикта. Англичанина, впрочем, среди них уже не было.
— Господа, извольте уточнить, — подал голос управляющий рестораном, не скрывая досады. — Кто же уплатит за всё?
— Это уже не к нам, — отрезал полковник. — Мы усмиряли дебошира.
— Пари есть пари, да, Ипполит Матвеевич? — вздохнул франт с тонкими усиками.
— Увы, mon cher, увы, — ответил тот, глядя, как уводят гимназиста.
Кувалда открыл глаза, с удивлением понимая, что события последних нескольких часов будто вырезали из памяти, аккуратно и точно. Последнее, что он помнил — как читает вывески на главном проспекте, а после этого — девственная пустота.
Над его лицом нависали скрипучие доски грубо сколоченных нар. Краснослав приподнялся и огляделся по сторонам, понимая, что очутился в одной камере с жуликами и уголовниками. Камера оказалась тесной и душной, заполненной запахами немытого тела и грязных носков, и только крохотное зарешеченное оконце под самым потолком хоть как-то впускало сюда толику свежего воздуха. Рядом с окном, на втором ярусе, сидели самые авторитетные и бывалые арестанты, снисходительно посматривая сверху вниз.
— Ля, гляди, дворянчик проснуться изволил! — насмешливо произнёс один из сидельцев.