Хорошо еще, что этим временем наша скотина была в поле. Загнали ее в лес и стали со дня на день перебиваться. Хлеб, что у нас в ямах был насыпан, мы не трогали; а пойдем маленько, бывало, нажнем, который еще в поле стоял, и смелем его; у нас в лесу были два жернова. Как смололи — разложим огонь и напечем себе лепешек. Опять же в этот год не на один хлеб, а на все был неслыханный урожай, и яблок было у нас вволю.
С самого-то начала после взятия Смоленска явились к нам два французских начальника и жили в господской усадьбе, так как она не сгорела, и не позволяли они своим грабить. Усадьба-то от леса не больше была, как в версте; и лишь, бывало, увидим мы издали французов, сейчас человека два пустят к усадьбе бежать. Поклонишься начальникам-то их, объяснишь им, что «мусье, мол, мы боимся, что твои не бон», — и показываешь им на лес. И они тотчас пойдут за нами и не позволят своим грабить.
Они, вить, хотели, на первых порах, в ладах с нами жить, и приказал Бонапарт скупать хлеб в Смоленской губернии, а не то чтоб его отымали. А у нас восстали многие деревни: «С чего это, — говорят, — взял супостат, что мы будем ему провиант поставлять?..» Да как, бывало, покажутся французы, так на них выйдут с вилами да с топорами. В иных селах сами помещики водили крестьян на врага. Неподалеку от нас было село Бердилово, помещика Павла Ивановича Энгельгардта. Так он тоже со своими мужиками на француза ходил. Что себя, что соседей от них отстаивал. Да, на беду, схватили его в одной стычке неприятели. Крестьяне как ни пытались за него заступиться — не удалось. Видно, у него на роду было написано, что погибнет он от вражьей руки. Отвезли его в Смоленск. Там Бонапарт свою полицию оставил; и начальник-то тамошний уговаривал Павла Ивановича, чтоб он к ним на службу поступил. А Павел Иванович говорил: «Это, — говорит, — дело несбыточное, потому я служу своему царю православному». Они отвели его, супостаты, в крепостной вал да там его и расстреляли. Все об нем жалели. Царство ему Небесное! Добрый был барин.
Плохо пришлось французам; купить-то хлеба негде, а грабить-то не всегда удавалось. Прислали казаков в наш уезд, и зорко они наблюдали за непрошеными гостями. Приедут, бывало, французы куда на гумно и насыпят себе хлеба в телегу, а казаки увидят и уж не выпустят живыми из рук. Раз была у нас на селе кровавая стычка; много французов пало, да наших два казака. А было их, казаков-то, пять родных братьев. Трое, что остались в живых, вырыли яму в поле и похоронили убитых. Стали их землей засыпать и говорят: «Царство вам Небесное, братцы, а мы за вас расплатимся». И точно, расплатились. В тот же день пришло опять шесть человек французов. Казаки их загнали в сторожку, что стояла неподалеку от усадьбы, да воткнули соломы на пики, зажгли ее и бросили на крышу, а она была тоже соломенная. Как загорелась сторожка, французы-то хотели вылезти, а они их пиками. Так и сожгли их. Вот и крещеные, а какой грех на душу взяли, что без всякой жалости истязали их, сердечных.