От красавицы Голиховской зашел я к красавице Поповой и остался у нее обедать. Но эта красавица не молдаванке чета: она показалась мне сладкою, мягкою, роскошною, но далеко не такою полною жизни красавицей, как бурная, огненная молдаванка.
После обеда у Поповых зашел я к Н. К. Якоби и познакомился у него с некоим симбирским барином Киндяковым, родственником Тимашева, теперешнего начальника штаба корпуса жандармов. [259] Так как Киндяков едет в Петербург, то я и просил его узнать от своего родственника, долго ли еще продлится мое изгнание и могу ли я когда-нибудь надеяться на совершенную свободу,
У Якоби же встретился я и благоговейно познакомился с возвращающимся из Сибири декабристом, с Иваном Александровичем Анненковым. [260] Седой, величественный, кроткий изгнанник в речах своих не обнаруживает и тени ожесточения против своих жестоких судей, даже добродушно подтрунивает над фаворитами коронованного фельдфебеля, Чернышевым и Левашевым, председателями тогдашнего верховного суда. [261] Благоговею перед тобою, один из первозванных наших апостолов!
Говорили о возвратившемся из изгнания Николае Тургеневе, о его книге, говорили о многом и о многих и в первом часу ночи разошлись, сказавши: до свиданья. [262]
17 [октября]. Сегодня получил письмо от М. Лазаревско о и два письма от милого моего неизменного Залесского. Лазаревский пишет, что он виделся с Настасией Ивановной [Толстой], и что они усоветывали, в случае воспрещения мне въезда в столицу, просить письмом Графа Ф[едора] П[етровича], что бы он исходатайствовал мне это разрешение через президента нашего М. Н. [263] для Академии художеств, классы которой я буду с любовью посещать, как было во время оно. Добрые, благородные мои заступники и советники!
Залесский, кроме обыкновенного своего сердечного искреннего прелюдия, пишет, что рисунки мои получил все сполна, что некоторых из них уже пристроил в добрые руки и деньги — 150 рублей — переслал на имя Лазаревского. Неутомимый друг! Знакомит он меня еще с какой-то своей землячкой-литвинкой, недавно возвратившейся из Италии с огромным грузом изящных произведений. Для меня подобные явления очаровательны, и я сердечно благодарю моего друга за это письменное знакомство. [264]
Что значит, что Кухаренко мне не пишет? Неужели он не получил моего поличия и мою Москалеву Кринигцю? Это было бы ужасно досадно. [265]
Упившись чтением этих дружеских милых посланий, вечером вместе с Овсянниковым, отправились мы к огненной молдаванке. Страшная, невиданная женщина! Намагнетизировавшись хорошенько, мы пожелали ей счастливой дороги до нелюбимого ею Екатеринбурга и расстались, быть может, навсегда. Чудная женщина! Неужели кровь древних сабинянок так всемогуще, бесконечно жива? Выходит, что так.