Когда немцы подходили к городу, Коля и мама уехали, а папа остался. Коле тогда сказали, что он выедет вслед за ними через несколько дней, и Коля сначала поверил этому. Но мама, конечно, всё знала, и Коля тоже скоро догадался: видел, что мама не ждёт. Папа остался в городе с партизанами, и два с лишним года не слыхали они о нём ничего, а потом пришло извещение о его гибели.
Коля вышел на крыльцо. Уже совсем стемнело. Дул тёплый ветер, и огромная ива шелестела над его головой своей тяжёлой, незримой во мраке листвою — словно озеро шумело вверху. И Коля внезапно вспомнил этот шум: ива вот так же шумела под ветром и тогда, до войны. Она уцелела, старая ива, а город, лежащий кругом, во тьме, разрушен. Папа был здесь, в городе, когда сюда входили немцы, он бродил при немцах по этим улицам, он видел всё, чего не видел Коля. Они охотились за ним, они травили его, как волка. Где он прятался? Где спал, где ел? Он сам охотился за ними, взрывал, убивал. Он жил странной, удивительной жизнью, которую нельзя себе даже представить, — беззвучный, как тень, незримый, как вихрь. Ему было холодно, голодно, больно, его томила тоска. Он ничего не знал о Коле и маме, но он думал о них. Что он думал? Он был здесь, когда наши прорвали фронт далеко на востоке и уже двигались к городу. Как он, наверно, ждал! Он, может быть, был жив ещё даже тогда, когда немцы перед уходом взрывали и жгли дома. И вот немцы сгинули, город свободен, мама и Коля вернулись домой, а его нет и никогда не будет.
Если бы хоть знать о нём что-нибудь, собрать его жизнь по кусочкам, по обрывкам, понять, что он делал, что думал, как умер! Чтобы он жил — хотя бы только в уме, только в памяти, — чтобы можно было, оставшись наедине, поговорить с ним.
Далёкие гудки паровозов звучали в темноте печально и звонко. Постояв на крыльце, Коля вдруг озяб — не оттого, что было холодно, а оттого, что он очень устал за день. Он вернулся в комнату, разделся и лёг на сенничке, который мама расстелила для него на полу возле кушетки. Огонёк на коптилке мигал, и белочки на коврике «вери-мери», казалось, двигались, как живые.
Мама и Агата сидели за столом и разговаривали прерывистым, быстрым шопотом.
Слов их Коля не слышал да и не прислушивался. Он засыпал.
И вдруг, за мгновенье до сна, он услышал, как Агата сказала:
— Немцы убили их всех разом, весь отряд, восемнадцать человек. Накануне того дня, когда взорвали мост.
У Коли всё похолодело внутри. «Это она о папиной гибели», — понял он.
— Говорят, их кто-то предал, — сказала Агата.
Мама заплакала. Наконец-то! Хорошо, что она плачет.