домом, а не «Домом ужасов», как его прозвали в прессе и стали воспринимать потом многие. Конечно, мы лицом к лицу сталкивались с ужасными вещами, виной которым были родители, – от эмоционального до физического и сексуального насилия, – но никто из нас не знал, на что родители способны, вплоть до того момента, когда об этом узнал весь мир.
Даже несмотря на то что события у нас дома мало кто бы смог назвать «нормальными», в нашей жизни было все то, что есть у других семей, – и это с трудом укладывается у людей в голове. Мы тоже занимались самыми обычными делами. Мы ели и смотрели вместе телевизор, праздновали дни рождения и Рождество, устраивали домашние праздники. Да, в нашей жизни было насилие, страдания, жестокость и горе, но это не происходило постоянно, и это точно не все, что происходило в нашей жизни.
В доме было место и смеху, и нежности, и любви. Для кого-то это покажется невероятным, но это так. Я не говорю об отношениях между родителями, хотя иногда они смеялись и подшучивали друг над другом, и к тому же изредка проявляли нечто вроде настоящей привязанности к нам, детям. Но между мной, моими братьями и сестрами семейные узы были крепкими. Мы играли и веселились, ссорились и мирились, как все дети в любой нормальной семье. Это может кого-то удивить, но наша семья много значила для нас – как для любого ребенка, – и главным местом в нашей жизни был наш дом.
Позже, когда были найдены останки жертв и наш дом стали называть «Домом ужасов», для нас, очевидно, стало невозможным воспринимать дом так же, как прежде. Но даже сейчас, когда дом по адресу Кромвель-стрит, 25, давным-давно снесен, и я не могу представлять его отдельно от тех кошмаров, что в нем творились, в моих мыслях он по-прежнему остается моим домом. Да, он связан со страшными воспоминаниями и образами, но все равно это мой дом. Моя способность так думать и связывать весь этот опыт воедино выглядит нелогичной, но это чистая правда.
Когда полицейские наконец приехали во временный дом арестовывать маму, нам с ней дали провести немного времени вместе и собрать какие-то ее вещи, прежде чем увести.
– Мэй, мое обручальное кольцо! – шепнула она. – Оно лежит в кармане моего пальто в гардеробе. Сохрани его, хорошо? Я не возьму его в полицию, эти чертовы идиоты его сразу же потеряют.
Я смутилась и нахмурилась.
– Но, когда арестовали его, ты сказала, что никогда больше не наденешь это кольцо!
Ее глаза вспыхнули.
– Мэй, черт возьми, сделай, что я сказала! Сохрани его!
Я не осмелилась еще раз возразить ей. Не спросила, почему кольцо так важно для нее, раз она уже поклялась никогда не надевать его. Но было ясно, что, несмотря на положение, в котором она оказалась, и на гнев, который она испытывала к папе, кольцо что-то значило для нее. И оно все еще оставалось важной для нее вещью, из этого я могла лишь догадываться, что и брак тоже для нее важен.