Работник полиции, с которым я говорила, направился к машине, и я увидела, как та увозит маму прочь. Сейчас мне так странно осознавать, что это был самый последний раз, когда я видела ее в «обычном» мире, а не за решеткой и в тюрьме. Но на тот момент меня заботило лишь одно: мне было некуда идти. Меня начала одолевать паника, настолько, что стало тошно. Формально у меня был дом в Глостере, но я уже пару лет как сдавала его в аренду, когда вернулась домой – мои младшие братья и сестры были изъяты из семьи – снова, чтобы поддерживать маму. К тому же мне сказали, что журналисты расположились рядом с тем домом и пытались меня найти.
Какие еще были варианты? Я считала, что у меня нет друзей или родных, которые заступились бы за меня в подобной ситуации; я и так уже чувствовала, что будто опорочена страшными поступками своих родителей. Поэтому я обратилась в полицию, чтобы выйти на связь со Стивом. Он со своей девушкой жил в доме у ее матери и спросил, согласится ли она приютить и меня тоже. Она разрешила мне остаться на одну ночь и поспать на диване, но четко дала понять, что не хочет видеть меня в своем доме хоть сколько-нибудь дольше.
На следующий день я села со Стивом на травянистой полянке у этого дома и попыталась придумать, что же делать. В том же месяце мне пришлось уволиться с работы, сразу же после ареста отца, ведь я переехала во временный дом подальше от внимания журналистов. Так что у меня не осталось ни доходов, ни сбережений. Я не могла даже представить себе место, где и скроюсь от прессы, и одновременно буду нормально жить. Тогда Стив сказал мне, что сотрудники журнала News of the World, – с которыми он подписал контракт на историю о нашей семье, чем вызвал у мамы ярость, – хотят, чтобы книгу написали мы с ним вдвоем. Я была решительно против этого, но он сказал, что без меня не удастся выпустить книгу; что для нас это и шанс изложить свою версию истории и защититься от внимания остальных журналистов; что теперь я вряд ли смогу найти работу, и это единственная возможность для меня заработать на жизнь. Мне был двадцать один год, я была наивна, поэтому согласилась.
Все это было где-то за гранью реального. Я сама переехала в новое место, навещала маму, поддерживала ее морально, даже стирала ее вещи, а еще ко мне по-прежнему приходили полицейские, которые наверняка считали, что я могу подкинуть им – случайно или специально – улику, которая позволит им предъявить обвинение маме. Так месяцами я просто выживала день за днем. Затем, откуда ни возьмись, пока длилось бесконечное ожидание суда над моими родителями, ко мне пришли известия о том, что мой папа совершил самоубийство, находясь под следствием. Не могу сказать, что я сильно скорбела, однако он ведь был моим папой и занимал огромную часть моей жизни. Так что для меня это стало сильным ударом. Все происходящее все дальше и дальше ускользало у меня из рук, казалось, что хуже, чем сейчас, быть уже просто не может. Я ловила себя на мысли о том, что страстно мечтаю наконец проснуться и обнаружить, что все это было лишь дурным сном. Я онемела от отчаяния.