К концу дня, высунув высохший от жары язык и тая, как леденец на палочке, я предлагаю Хазингу, поскольку нет никаких надежд обнаружить хоть какую-то дичь, повернуть к Лохо Буайя.
— А мы и так идем туда, — отвечает он, — осталось уже немного.
И тут же оба поворачиваемся на легкий свист. Один из парней присел на корточки у опушки рощицы и властным жестом подзывает нас. Подходим. И нам открывается фантастическая даже в этих богатейших охотничьих угодьях картина. Метрах в ста впереди, под сенью больших фиговых деревьев, видна красная, без единой травинки, прибитая сотнями копыт земля. И на этой гладкой размером с теннисный корт площадке пасется десяток диких лошадей, штук пятнадцать самцов-оленей и оленух, а чуть поодаль — стадо буйволов из двадцати двух — двадцати трех голов.
— Помни, туан, два! — шипит Хазинг.
Держа палец на спусковом крючке, начинаю подкрадываться к ним, как вдруг — катастрофа: меняется ветер и я явственно ощущаю его дыхание на своем затылке. Реакция зверей не заставляет себя ждать. Лошади поднимают ноздри, шумно втягивают воздух и мелкой рысцой, беспокойно поблескивая глазом, удаляются прочь. Олени вскидываются и, тревожно тявкая, срываются в галоп. Воспользовавшись неповоротливостью буйволов, стоящих к тому же не совсем по ветру, я выбираю на отшибе двух крупных самцов, стреляю в одного. Он падает. Затем, лихорадочно перезарядив ружье, посылаю вторую пулю вдогонку удирающему стаду. Еще один буйвол спотыкается, шарахается в сторону, но продолжает бежать.
Мы устремляемся к первой жертве, двое парней приподнимают за рога голову, и Хазинг перерезает парангом буйволу горло, вознося хвалу аллаху за его щедрость.
Затем, не теряя времени, отпускаем одного парня в Лохо Бару за людьми для разделки туши, а сами бросаемся за вторым буйволом. Выходим из рощицы и сразу же замечаем вдали бегущее стадо. Раненый буйвол отделился от группы или его вытолкали из стада, как это часто бывает в таких случаях.
Он спускается в долину, в бешенстве сметает своими огромными рогами низкий кустарник и даже наскакивает дважды на пальму, вертится волчком, как на арене, останавливаясь иногда, чтобы бросить взгляд в нашу сторону.
— Он гневается, туан, стреляй лучше отсюда, — советует Хазинг.
Об этом не может быть и речи: у меня остается последний патрон, и к тому же весьма сомнительный. В этого буйвола надо бить в упор и наверняка. Спускаемся в долину и тут сразу же теряем его из виду из-за неровностей почвы и высокой травы.
Зато нам отлично слышно его сопение. Хазинга озаряет гениальная идея: