Тарахтенье мотора сменяется глубокой тишиной; слышно лишь сварливое карканье ворон, бранящихся на исхудалых шелудивых псов, рвущих внутренности большой акулы, которую разделывают двое рыбаков. Их седеющие волосы кажутся совсем белыми рядом с кирпичными, задубевшими на солнце, изрытыми морщинами лицами, будто вырубленными из обломков разбросанных кругом деревьев.
Первым поднимается на борт маленький круглый улыбчивый человечек, увенчанный традиционной индонезийской шапочкой из черного бархата, из-под которой во все стороны лезут тугие кольца шевелюры. Это Ансельмус Манах — чиновник лесного ведомства, смотритель всех островков вокруг Флореса. Он будет нашим проводником по этому краю.
По его совету мы оставляем груз на борту и отправляемся с визитом вежливости к старосте Лабуанбаджо в одну из свайных хижин в центре деревни.
В большой общей комнате с бамбуковыми стенами, завешанными предвыборными плакатами и портретами политических деятелей, на полу, застланном циновками из пальмовых листьев, сидят на корточках несколько человек и жуют бетель[9]. Наш приход проходит незамеченным, и приветствия повисают в общем молчании. Вежливо осведомляемся, кто глава деревни.
— Вот он, но у него болят глаза, — говорит подросток, указывая на мужчину со вспухлыми слезящимися веками.
— Погляди, что с ним, — говорит мне Ги, возложивший на меня обязанности фельдшера экспедиции.
— Вы разрешите осмотреть его? — спрашиваю у молодого человека.
— Как хотите.
Беру голову пациента, поднимаю ему веки и выворачиваю их наружу, при этом тот не проявляет к происходящему ни малейшего интереса, ни даже признаков жизни, как будто все это его не касается.
— Ничего страшного, пришлите кого-нибудь к нам в лагерь: мы дадим ему капли и он поправится.
Второй визит наносим китайцу. В индонезийских деревнях китаец — это обычно «серое святейшество», которого слушаются все мелкие местные чиновники. В его руках сосредоточена вся торговля, умело сделанные подарки обеспечивают ему всеобщую благосклонность, культура его, как правило, выше, чем у окружающих, так что его советы всегда принимают к сведению и его лавка представляет нечто вроде местного салона или, вернее, бистро этих краев.
Преисполненные всяческого уважения, мы входим гуськом в лавчонку столь влиятельной персоны. Лет пятидесяти, высокий, худой, он выглядит в своей полосатой пижаме — униформе всех индонезийских китайцев — только что вставшим с постели интеллигентом.
Лавка его завалена самым разнообразным товаром, от керосина и размякших от жары карамелек до акульих крючков, липовых драгоценностей и пачек жевательного табака.