Мы встали в лодке, оглядываясь по сторонам, и, ошеломленные, присели. Из-за мыса в направлении нашей лодки, ритмично заныривая и вновь появляясь, стремительно приближались белухи. Их было много, и мы перепугались. Откуда только силы взялись, но к берегу мы мчались, как на гонках. С нами был и гидролог, морской человек. Потом он признался, что ни разу не слышал, чтобы белуха нападала на лодки, опрокидывала их, но в те минуты и он работал веслом, как и все.
— А кто их знает, — уже на берегу сказал он. — Если бы какая ненароком и задела, ведь нам бы не уцелеть.
Одним словом, мы тогда удрали, а белухи, не обратив внимания на лодку, прошли через бухту от мыса к мысу и устремились на восток. Это было великое шествие белух. Передовые давно скрылись из виду, а мимо окон домов, как на параде, плыли и плыли звери. Рядом с белыми спинами в едином ритме вздымались темно-коричневые спины поменьше. Спины детенышей почти касались спин мамаш, и создавалось такое впечатление, что они срослись воедино. Наш помор — не поймешь, когда он шутит, а когда говорит всерьез, — твердил, что белушата присасываются к матери. Временами мелькали в стаде спины со следами желтой ржавчины, какая обычно появляется на старых эмалированных раковинах. Спины эти изгибались не так плавно, угловато, и выдох у этих зверей получался с присвистом. Наверное, это плыли старики. Но и они не отставали, твердо выдерживая походный ритм. Я принялся было считать белух, но вскоре сбился. Трудно было это с точностью сделать: звери заныривали, исчезали, но для себя я решил, что белух было штук пятьсот.
Теплые дни внезапно кончились. Небо задернуло туманом, резко похолодало, пришлось снова натягивать на плечи куртку с капюшоном. Словно удерживаемые до поры каким-то магнитом, льды поплыли из-за горизонта к берегу. Ветер поднял волну.
На невысоком мысу, сложенном из черных, остроуглых осколков базальта, я теперь нередко встречал пожилого плотника. Широкоплечий, кряжистый, без сомнения в молодости человек огромной силы, он, ссутулившись, нахлобучив шапку на самые брови и старчески поджав губы, прохаживался по мысу, посматривая на море. Плотник этот был странноватый, работал всегда отдельно от веселой и шумной плотницкой бригады. Даже спирт, который выдавали по строго определенной норме, он выпивал в одиночестве и, как рассказывали соседи, так и не произнеся ни единого слова, засыпал за столом.
Ко мне он питал что-то вроде симпатии и иногда вдруг говорил что-нибудь. Неожиданно и, видимо, только о том. что больше всего в этот миг волновало и будоражило его. Так, однажды, когда мы сидели в курилке после обеда, он вдруг рассказал, что в давние времена, когда промышлял охотой, то познакомился с одним чудаком-ученым. И вот теперь тот разыскал его, прислал ему письмо