– Так в апреле вы наверно будете в Лондоне?
Это было при другом случае.
– О да, я думаю.
– И опять в Карльстонских садах?
– Да, лорд Дамбелло нанял тот же дом.
– В самом деле? Какой великолепный дом! Надеюсь, мне будет позволено заглядывать туда время от времени.
– Конечно, только я знаю, что вы будете очень заняты.
– Кроме субботы и воскресенья.
– Я всегда принимаю по воскресеньям, – сказала леди Дамбелло.
Мистер Паллисер сознавал, что тут вовсе не проглядывало особенного расположения. Позволение заглядывать время от времени, доступное для всех других знакомых, ровно ничего не значило, но все же для него это удовольствие имело такую важность, которой он ожидал при нынешнем случае. Паллисер оглянулся и опять увидел, что взор лорда Дамбелло был очень мрачен. Паллисер начал сомневаться, что загородный дом, где все постоянно на глазах друг у друга, может служить лучшим в мире местом для подобного маневра. Леди Дамбелло была очень хороша, и он любил смотреть на нее, но ему никак не удавалось отыскать предмета, которым можно было заинтересовать ее в хартльбьюрийской гостиной. Позже вечером он начал говорить ей что-то насчет сахарных пошлин и потом увидел, что лучше было не начинать. Ему оставался только один день, но этот день необходимо было посвятить приготовлению парламентской речи. Лучше отложить до Лондона, там это пойдет гораздо легче. Да, в лондонских салонах, наполненных народом, дело пойдет гораздо легче, и притом лорд Дамбелло не станет торчать перед ним и глазеть на него. Леди Дамбелло благосклонно выслушала сентенцию о сахарных пошлинах и попросила определить наибольшую их величину. Это все-таки больше походило на настоящий разговор, но выбор темы был неудачен и не мог, в его руках, быть заменен другой, более сентиментальной, потому он решился отложить свои действия до лондонской весны, которая должна была помочь ему, и, сделав это, он чувствовал, что избавился на некоторое время от тяжелого бремени.
– Прощайте, леди Дамбелло, – сказал он на другой вечер. – Завтра рано утром я уезжаю.
– Прощайте, мистер Паллисер.
Говоря это, она улыбнулась так очаровательно, но все-таки не научилась еще называть его запросто Плантагенетом. Мистер Паллисер отправился в Лондон и тотчас принялся за дело. Тщательно составленная предлинная речь была принята с большим к нему доверием – с доверием того спокойного и неизменившегося свойства, которое как-то особенно идет к подобным людям. Речь была почтенная, скучная и верная. Люди слушали ее или, нахлобучив шляпы на глаза, дремали, показывая вид, что слушают. На другое утро «Дейли Юпитер» напечатал о ней передовую статью, которая, однако же, по прочтении наводила на читателя сомнение, следует ли мистера Паллисера считать великим знатоком финансовой науки или нет. Мистер Паллисер, говорила газета, мог сделаться лучезарным светилом для денежного мира, блестящею славой для банкирских интересов, а может, это будущий министр финансов. Но в этих делах легко могло случиться, что он оказался бы блуждающим огнем, слепым поводырем, человеком, которого можно считать весьма респектабельным, но неглубокого ума. Поэтому кто же теперь решится рисковать доверием к себе, уверенно объявив, что мистер Паллисер понимал или не понимал, что делает? Читая газеты, мы остаемся недовольны всеми известиями, которые может предоставить нам вселенная и человеческий ум, мы требуем от них того, чего могли бы требовать, если бы ежедневные листки являлись к нам из мира бесплотных духов. Заключение из этого такое, что газеты делают вид, будто действительно приходят из мира духов, но предсказания их бывают весьма сомнительны, как это бывало испокон века.