– Господь с тобой, – сказала мистрис Кромп, местная почтмейстерша, а мистрис Кромп, как полагали, имела самый сварливый характер во всем Оллингтоне. – Как посмотрю на тебя, мисс Лили, так и кажется, что ты самая хорошенькая девушка в здешних краях.
– А вы самая сердитая старушка, – отвечала Лили, с веселым смехом протягивая почтмейстерше руку.
– Такой я была всегда, – говорила мистрис Кромп. – Такой и останусь.
И Лили заходила в коттедж и расспрашивала больную старуху о ее немощах. С мистрис Харп было то же самое. Мистрис Харп после той первой встречи, о которой было упомянуто, ласкала Лили, но ни слова не говорила о ее несчастиях. Когда Лили пришла к мистрис Бойс во второй раз, что было сделано весьма смело, мистрис Бойс начала было выражать свое сожаление.
– Милая моя Лили, все мы созданы такими несчастными… – С этими словами мистрис Бойс подсела к Лили и стала смотреть ей прямо в лицо, но Лили, с легким румянцем на щеке быстро повернулась к одной из дочерей мистрис Бойс и вмиг изорвала выражение сожаления на мелкие клочки.
– Минни, – сказала она довольно громко и почти с детским восторгом, – как вы думаете, что сделал вчера Тартар? Я в жизни не смеялась так много!
И потом Лили рассказала презабавную историю о весьма уродливом терьере, принадлежавшем сквайру. После этого даже мистрис Бойс не делала дальнейшей попытки. Мистрис Дейл и Белл обе понимали, что это непременно должно быть правилом – правилом даже для них. Лили говорила об этом иногда с ними обеими, иногда с одной из них, начиная одиноким словом, выражавшим грустную покорность своей участи, и потом продолжала до тех пор, пока не высказывались все чувства, тяготившие и волновавшие ее, но разговор этот никогда не начинали ни мать, ни сестра. Теперь же, в эти деятельные дни упаковки вещей, подобный предмет разговора как будто был совершенно изгнан.
– Мама, – сказала Лили, стоя на верхней ступеньке лестницы, на которой она доставала из шкафа и подавала вниз стеклянную и чайную посуду, – уверены ли вы, что эти вещи наши? Мне кажется, что некоторые принадлежат здешнему дому?
– В этом бокале, по крайней мере, я уверена, потому что он принадлежал моей матери до моего замужества.
– Ах Боже мой! Ну что бы я сделала, если бы разбила его? Когда я беру в руки какую-нибудь ценную вещь, мне так и хочется бросить ее и разбить вдребезги. Ах, мама! Я чуть-чуть его не уронила, впрочем, вы сами виноваты.
– Если ты не будешь беречься, то и сама упадешь. Пожалуйста, держись за что-нибудь.
– Белл, вот и чернильница, о которой ты плакала целых три года.