– Металлурги Курако и Грум-Гржимайло привезли на полигон новые броневые листы для железнодорожных крепостей. Сказали: гарантируют, что трехдюймовка их не пробьёт. Тогда государь улыбнулся, встал за плиту и дал команду начать контрольный обстрел…
Генерал побагровел и опять задергался от спазмов диафрагмы.
– Ну, Николай Алексеевич, дальше что?
– Суворин встал… Инженеры – тоже… Потом там столько народу столпилось…
– К чёрту подробности! Бронеплиту пробило?
– Нет… уфф… но какой-то дефект… Брызнуло мелкой крошкой, почти всем досталось.
– Он в госпитале?
– Что вы, матушка! Господь с вами, кормилица вы наша! Государь на ногах остался стоять… Даже не ругался сильно… И совещание провёл, где указал инженерам на просчёт, рассказал, почему броня, как картечь, может покосить свой же гарнизон, сидящий в крепости, подсказал, на что обратить внимание и исправить… Да он и сам вскорости изволит быть, сможете лично убедиться!..
– Ну, появись он только мне на глаза, мальчишка!..
* * *
Император поправил повязку, упорно сползающую на глаза, вздохнул, опёрся о столешницу и, улыбаясь с нежностью, понятной только ему, посмотрел на неистовствующую Марию Фёдоровну. Все мамы в чем-то очень похожи. Особенно когда гневаются на своих детей, а за их неугасимой яростью проглядывается искреннее беспокойство за здоровье и жизнь мужчины, на личность которого обращен этот священный гнев.
«Интересно, могла бы моя Кеке стать руководителем? По характеру – несомненно! Такая же властность, такая же искренность!»
Он помнил в её глазах такое же смятение и страх, но не тот, что загоняет под лавку, а другой, материнский, настойчиво требующий встать между опасностью и своим детёнышем. Жаль, что он в той жизни был еще глупым, неопытным и не понимал, что материнская верность перешибёт и переживёт любую другую – революционную, классовую, государственную… Зато сейчас он позволил себе освободить от традиционных оков и задействовать этот вулкан энергии и страсти в мирных целях. «Какая экспрессия, какая риторика! Не хватает только малого и большого флотского загиба… Всё остальное русское в Марии Фёдоровне присутствует!..»
– …Ты не жалеешь себя! Не жалеешь меня! В конце концов, тебе не жаль своих людей. Заботишься, чтобы не умер от голода крестьянский сын, и тут же тащишь под артиллерийский огонь отцов уважаемых семейств! Провозгласил восьмичасовой день для рабочих, но сам работаешь по двенадцать-шестнадцать часов. Не выдерживают такой адовой службы и уходят лучшие. Вместо них приходят вчерашние лавочники и крестьяне, грубые и необразованные…