Но теперь уже ясно, что в этом году все будет иначе. Из-за внезапного появления человека в маленькой черной шляпе у Гвенди возникли другие поводы для беспокойства, куда более важные, чем поиски обувных распродаж и купонов на максимальную скидку.
Она хотела вообще отменить сегодняшнюю поездку – даже взяла телефон и уже собиралась нажать номер Бриджит в контактах, – но потом передумала. Отмена в последнюю минуту вызовет слишком много вопросов, на которые Гвенди сейчас отвечать не готова. Нет, сказала она себе, придется «подобрать сопли, стиснуть зубы и терпеть», как любил говорить ее отец.
У Райана были свои традиционные планы на «черную пятницу». Обед в китайской закусочной с друзьями из «боулинг-братства», потом – трехраундовый турнир в кегельбане в Румфорде. (Победителю, набравшему лучший средний балл за все три игры, доставался почетный позолоченный кубок высотой два фута, чем-то неуловимо похожий на задницу лягающегося осла; переходящий трофей, который три года подряд брал Райан.) После турнира они всей толпой отправлялись к Билли Франклину, в его холостяцкую берлогу, где пировали заказанной на дом мексиканской едой и смотрели футбол на широком экране. Обычно Райан возвращался домой часов в восемь-девять вечера, страдая от жуткой изжоги и «драконьего» запаха изо рта, и сразу мчался наверх – принимать «Тамс» из большой банки, всегда стоявшей в аптечке. Он полночи стонал и кряхтел в ванной, а наутро божился, что никогда больше не станет участвовать в этих игрищах. И ему абсолютно не нужен этот дурацкий кубок. Они с Гвенди смеялись за завтраком – только тост и стакан холодной воды для Райана, – потому что оба прекрасно знали, что на будущий год он забудет о своих страшных клятвах и все повторится опять.
Так что да, Гвенди решила подобрать сопли, стиснуть зубы и заняться намеченными делами. И Райан пусть тоже займется своими делами. Вечером они оба вернутся домой, переоденутся в пижамы, возьмут с собой в спальню бутылку хорошего красного вина и два бокала и устроят себе домашнее свидание. И после всех этих лет Гвенди расскажет мужу правду.
Только все обернулось иначе.
Свою часть плана Гвенди выполнила очень даже неплохо. Поначалу, как и следовало ожидать, она была рассеянной и молчаливой. За завтраком едва прикоснулась к омлету и жареному картофелю. В машине по дороге в Портленд тупо смотрела в окно и постоянно ловила себя на мыслях о пульте управления и бледной, восковой коже Ричарда Фарриса. И о его гладких, без всяких линий ладонях; эти пустые ладони никак не шли у нее из головы. Она очень старалась хоть как-то поддерживать разговор – кивала, когда ей казалось, что надо кивнуть, даже что-то отвечала, – но ей не удалось одурачить Бриджит. На полпути к Портленду Бриджит выключила радио и прямо спросила Гвенди, все ли у нее хорошо. Гвенди кивнула, извинилась и сказала, что у нее еще с вечера болит голова и ночью она почти не спала (хоть в этом ей не пришлось врать). Она устроила целое представление: выпила три таблетки «Адвила» и принялась подпевать, когда по радио заиграла песня Барри Манилоу «I Write the Songs», – и Бриджит вроде бы успокоилась.